Город страшных снов

— Город без людей много лет… Всё разрушено? Обветшало?

— Не всё, но порядочно.

— Кругом одни спящие? Только мы…

— Не только. Есть еще проснувшиеся, но немного. Мы их не столько видим, сколько слышим. Постреливают время от времени, но сложно сказать, где именно.

Все трое помолчали, думая каждый о своем.

— У меня ведь жена дома одна! — встрепенулся Виктор, разглядывая расползающуюся на рукаве ткань халата. — А неподалеку — родители! Мне домой надо.

— Сразу может и не получиться, — признался Егор, отворачиваясь к окну. — Снаружи теперь не все так просто, как раньше.

Виктор посмотрел на Егора с какой-то необычной смесью отчаяния и упрямства.

— Нет смысла торопиться, — пояснил Макс. — Столько лет прошло — подождут еще пару дней. Надо как следует окрепнуть, отожраться, отоспаться, а потом уже всех выручать. Если сейчас начнем за другими бегать — сами попередохнем и помочь никому не сможем.

— Ты нам лучше скажи: Макс ходить сможет? — спросил Егор, поднимая копье и прислушиваясь к происходящему в коридоре.

— Это пусть он сам скажет. Лично я ничего катастрофично опасного не вижу, — пробормотал Виктор, неуверенно поднимаясь на ноги. — Болеть, конечно, будет. Но если регулярно обрабатывать — заживет. Лишь бы заражения не было, и собака не была больна бешенством.

— А если бешеная была, тогда что? Злым стану? — ненатурально хихикнул Макс.

Виктор окинул его внимательным взглядом и спокойно ответил:

— Нет, до таких ужасов дело не дойдет. Просто помрешь через две недели.

Развивать тему Макс не стал.

В коридоре было пусто. Только два собачьих трупа лежали в лужах темной крови. Егор осторожно прошел до лестницы, спустился вниз к выходу, прикрыл двери, через которые собаки проникли в здание. Когда вернулся, Макс уже не только самостоятельно шел, опираясь на копье, но умудрялся иногда поддерживать Виктора, которого покачивало от слабости.

Заглянув в несколько палат и увидев медсестру, лежащую рядом с каталкой, Виктор изменился в лице, и Егор понял: несмотря на все уверения, до этого момента врач окончательно его рассказу не верил.

Попросив Егора подождать, Виктор опустился рядом с медсестрой, проверил пульс, попробовал прослушать дыхание, согнул и разогнул руку в локте.

— Пожалуй, ты в чем-то близок к истине, — странно щурясь, словно сдерживая слезы, сказал он Егору. — Осталось только найти человека, который выглядит точно так же. И потом проснется.

— Закругляйся с научными изысканиями, — грубовато сказал Макс. — А то сам, наверное, и встать теперь не сможешь.

— Сейчас бы прокапаться, — улыбнулся Виктор бледными губами. — Но, раз столько лет прошло, я не то что растворы взять — капельницей воспользоваться не рискну. Надо поесть, воды попить. С сахаром. Побольше.

— Если б не надо было еду искать, можно было бы и здесь переночевать, — сказал Егор. — Но без еды плохо. А без воды — тем более.

— У нас же свой больничный пищеблок, — оживился Виктор. — Давайте туда заглянем: может, что-то и сохранилось. И ночевать можно с комфортом, если где-то в палатах окна уцелели.

— Уцелели, видел, — коротко сказал Макс.

Через пару часов они сидели в одной из палат на верхнем этаже с пакетами разной крупы, сахара, консервными банками готовой каши с мясом, детским питанием и детскими же сухими смесями. А также — с десятилитровой пластиковой бутылкой воды и литровым пузырем спирта.

Спящего больного, что лежал здесь раньше, без особых затей переселили в другую палату. Поставили три кровати, стол. На блюдцах укрепили несколько найденных свечей. И даже задернули шторы.

Виктор лишь попил сладкой воды и практически сразу уснул. Егор и Макс не торопясь доедали консервированную кашу, разогретую на крохотном костре, разведенном на балконе.

— Жаль, я забыл спросить у него про желтое свечение, — сказал Егор. — Не дает мне покоя эта деталь. Может быть, искры под кожей… они как-то связаны и с анабиозом, и с защитой от всех напастей за то время, пока мы спали.

— Ты так мне и не сказал, кто во всем этом виноват: инопланетяне, американцы или может правительство наше бестолковое, — сказал Макс, разглядывая бутылку со спиртом.

— Считай, метеорит упал, — отмахнулся Егор. — Нервы целее будут.

— Ну вот, никакого объекта для ненависти, — разочарованно протянул Макс. — Будешь спирт? Разведем по соточке?

— Давай, — пожал плечами Егор. На тумбочке уже стоял предусмотрительно подготовленный графин. — Только без фанатизма.

— Не пьянства ради, — провозгласил Макс, переливая немного спирта в графин, — здоровья для! По сто граммчиков накатим и баиньки.

— Да мне бы выпить, чтоб снов не видеть. Каждую ночь какие-то ужасы снятся, — признался Егор.

Виктор заворочался на кровати, слабо застонал.

— И кажется, не только мне, — добавил Егор, глядя в гнетуще-красное даже за желтыми шторами окно.

Пили в тишине. Разведенный спирт закончился, но почти никак не ощущался внутри организма. Разве что стало чуть теплее, да появилось легкое чувство расслабленности. И больше ничего. Хотя раньше с такого количества алкоголя Егор уже давно бы захмелел. Макс, по всей видимости, тоже опьянения не чувствовал.

— Наверное, пропала вся целебная сила «шила» за бесцельно проспанные годы, — разочарованно сказал он, разглядывая бутылку на просвет. — Ты мне, Егерь, все-таки скажи: что дальше? Если нет у тебя ответа — тоже скажи. Я пойму. Но что-то решать все равно придется. Как-то устраиваться, чем-то заниматься. Доктора этого куда-то девать. Он ведь скоро снова домой запросится.

— Запросится — значит, пойдем.

— Ты чего, серьезно? — выпучил глаза Макс. — Нам-то зачем идти? За каким хреном мы потащимся куда-то? А если он далеко живет? Надо здесь что-то решать. Если мы остаемся — скажи зачем. Если нет причин — надо уходить. А этот… пусть валит куда хочет.

— Макс, ты меня достал, — с досадой сказал Егор. — Кто из нас двоих умный? Я сказал: мы остаемся. Доктор теперь с нами, он теперь наш товарищ. И, если потребуется, пойдем с ним хоть на Химмаш.

Егор поднялся и шагнул к двери.

— Не выспался, что ли, за сто лет? — проворчал Макс ему в спину. — Чего сразу орать-то? Остаемся — значит, остаемся. Тебе не в институте надо было кнопки давить, а в армию идти. Там таких влюбленных в свою твердолобость очень любят.