Город Тьмы и Дождя

Что такое 'синие' и 'красные' зоны Алекс уже знал.

Мегаполисы и агломерации в СССР неофициально делились на три категории. Определения никогда не использовались в официозе, но все о них знали. В 'синих' регионах господствовала классическая корпоративная культура, усреднено-стандартная для всего мира. Там правили 'коммэрсы', то есть люди нового послевоенного мира, и сосредотачивалось высокотехнологическое производство (не все, но очень многое). А вот 'красные' представляли собой в какой-то мере острова старой советской жизни, чуть слабее затронутые чумой всеобщей коммерциализации. В них заправляли 'деловые' или, как назвали бы их в мире Алекса - 'красные директора'. На красных территориях культивировалась советская эстетика и атрибутика, было несколько лучше с социальной поддержкой и чуть больше обычного житейского порядка. Денег там крутилось меньше из-за меньшей рыночной маржи. Однако 'красные' были сильны, потому что владели высокозатратной и так называемой 'старой" индустрией, связанной с ресурсами и материальным производством. Уголь, металлургия, химпром, промышленный космос, гиганты советской индустрии вроде Магнитки или Уралмаша, атомная энергетика - без этого 'синие' обойтись не могли при всем своем лидерстве и богатстве. Между собой 'старые' и 'новые' находились в сложных отношениях любви и ненависти, то есть плотно сотрудничали ради общей прибыли и непрерывно боролись по всем правилам ожесточенной конкуренции. Синие ввели в моду использование 'агрессивного арбитража' и диверсии, красные ответили формированием добровольных народных дружин (ДНД) и оперативных комсомольских отрядов (ОКОД). Кроме того, на востоке страны ДОСААФ превратился в нечто наподобие национальной гвардии США. И когда агенты агломерации Москва-Ленинград что-нибудь взрывали на Урале, в обратную сторону приходили экспроприаторы из 'Красной гвардии', 'Реввоенсовета' и подобных им.

Нечто подобное происходило и в Штатах, где богатые и хай-тековые побережья регулярно пытались прогнуть под себя индустриальный 'ржавый пояс', подкошенный, однако не убитый конкуренцией с азиатами. Поэтому бизнесмен с американского Среднего Запада оказывался для делового человека с русского Дальнего Востока ближе и полезнее, чем московский соотечественник.

И наконец 'черными' назывались регионы, на которые все махнули рукой в силу их экономической бесперспективности. В чистом виде практически не встречались, представляя собой скорее анклавы среди синих и красных агломераций.

Насколько представлял Постников, стрелковый инструктор вполне преуспевал. С чего вдруг ему могло понадобиться оставить устоявшееся дело и уехать - непонятно... Если только Глинский не шутил. Но он, похоже, был совершенно серьезен.

– Достало меня это скотство, - с неожиданной грустью сказал стрелок. Учитывая его профессию и связи прозвучало с оттенком жутковатого гротеска.

– Достало...

Странное дело, но Алексу показалось, что это самое 'достало' не связано с намерением отбыть в дальние края. Скорее в одной короткой фразе Глинский выразил все свое отношение к ... а к чему, собственно? К чему-то...

Постников счел за лучшее промолчать, благо на дне стакана еще осталось немного остро, приятно пахнущей жидкости.

– Как дальше думаешь жить?
– спросил Глинский. Он держал пустой стакан, плотно обхватив его ладонями, словно грея пальцы. Стрелок смотрел по-прежнему поверх головы Постникова, однако Алексу показалось, что в словах толстяка не просто вопрос. Точнее - не только вежливый вопрос для поддержания разговора. Было что-то еще...

– Да как получится...
– неопределенно отозвался Постников, но устыдился собственной нерешительности и решительно поправил себя.
– Больше и лучше.

– Заниматься чем планируешь?

Алекс украдкой глянул на инфограф, тускло светящийся в свете единственной лампочки под низким потолком. Время не то, чтобы поджимало, однако поторапливало. Но Глинский сегодня был какой-то странный, словно сам не свой. Что-то было не так, и Постников откровенно опасался форсировать беседу.

– Будешь и дальше пилить человечков на запчасти?
– прямо спросил Глинский. Спросил нейтрально, без осуждения или антипатии, очень спокойно и почти доброжелательно.

Постников немного поразмыслил. Слова инструктора звучали как прелюдия к предложению поработать. Или нет... Слишком все расплывчато, туманно и неясно.

– Как получится, - повторил Алекс, теперь куда более уверенно и так же прямо.
– Как у нас говорят, 'от добра добра не ищут'.

– У вас, - отозвался Глинский, ставя стакан рядом с плиткой, на столик, сделанный из куска фанеры и трех лакированных ножек от старого телевизора.

– А рискнуть не готов? Изменить жизнь, попробовать что-то новое?

Постников еще немного подумал.

– Не готов, - честно ответил он.
– Хватит с меня резких поворотов. Хочу пожить...

Алекс сделал паузу, поняв, что 'спокойно' применительно к промыслу Доктора звучит по меньшей мере странно.

– Предсказуемо, - вымолвил он, наконец, так и не подобрав самого правильного, исчерпывающего слова.
– Найти место в жизни без суеты и не с нуля опять.

Глинский прищурился, глянув на лампочку, шевельнул губами, почесал шишку шрама на голове. Дважды моргнул - медленно, тяжело, как удав Каа.

– Что ж, как знаешь, - решительно подытожил стрелок, словно приняв для себя какое-то решение. Глинский пошарил под столом и достал небольшой, но даже на вид увесистый сверток. Оберточная бумага, простенький шапагатик и узелок с двумя петлями.

– Держи. Завтра отдашь, - почти безразлично сказал он, протянув сверток Постникову.
– Да открой! Чудило...

Алекс послушно развязал узелок, развернул обертку. И с трудом сдержал возглас изумления. Постников ожидал увидеть проверенного 'макаровца', но получил во временное пользование вещь куда более годную и даже, можно сказать, статусную - пистолет Барышева. Причем новый, не изношенный, с двумя отдельными магазинами на тринадцать патронов каждый. Барышевы были оружием редким - слишком мало их было выпущено перед войной, а после вообще сняли с производства - и специфическим. Куда менее надежные чем ПМ, сложные и крайне требовательные к качеству патронов. Однако с очень 'мягкой' отдачей и отменной точностью боя. Настолько отменной, что в просторечии их иногда называли 'механическим бластером'.

– Патроны ГДР-овские. Магазины ранние, чешские, уже снаряжены, - пояснил Глинский.
– Я их почистил и насиликонил, так что пульки отщелкаются, как часы.

– Спасибо!
– искренне выдохнул Постников, осторожно заворачивая оружие обратно в бумагу.

– Не за что, - Глинский скупо улыбнулся, оценив обращение ученика с оружием.
– Это не подарок, отдашь. И всяко лучше, чем твой глиняный 'китаец'.

Инструктор горестно вздохнул.

– Керамика...
– пробормотал он с явным отвращением.
– Скоро я начну скучать по старой доброй пластмассе, не то, что о нормальном железе. Ладно, заболтался я с тобой. Давай, двигай куда шел. Завтра отзвонишься.

* * *

Алекс глянул на инфограф. Десять часов, пятьдесят шесть минут вечера.

В клубе ему не нравилось, категорически не нравилось. Здесь было слишком светло, слишком шумно, слишком ... нервно. Все кругом непрерывно двигалось, светилось, мерцало, гремело. Лазерные лучи резали воздух, который и сам будто сиял изнутри. Океан искусственного пламени перехлестывал через границы танцевальной площадки, жадно тянулся в зал. Красные, зеленые, желтые нити сходились и разбегались, скользили по стойке, зеркальным стенам, теням танцующих... И снова, и снова. Не запасись Алекс заранее линзой-фильтром, он бы давно ослеп на живой, настоящий глаз. Однако и с линзой было неудобно, модель была не самая дешевая, однако максимально бюджетная из приличного ассортимента. Непосредственную опасность для зрачка отсекала, но не более того.

Такое с позволения сказать 'веселье' трезвому человеку противопоказано. Алекс немного позавидовал тем, кто надирался 'блескучей' водкой и опилочным коньяком за столиками, занюхивался синтетической дурью в туалете и жрал таблетки по углам. Свобода, чтоб ее, абсолютная свобода. Если у тебя есть деньги или абонемент на детоксикацию организма - твое дело, чем будешь себя убивать. Если денег нет - тем более.

Динамиков как таковых не было, вместо них использовались специальные панели, которые располагались везде - на стенах, на потолке, в зеркальном полу, отражающем вспышки лазеров. Даже в столешницах неярко светились круглые и прямоугольные плитки, трамбующие уши однообразным электронным музоном. Музыка не ввинчивалась в уши, она тяжело молотила по голове и всему телу, заставляя вибрировать даже кости.