Города Беларуси в некоторых интересных исторических сведениях. Витебщина
Шрифт:
Освейский костел разрушили в 1937 году. Это инициатива и результат деятельности главных бездельников тридцатых годов: представителей служб всякого рода «порядка» и «безопасности». Ими кинут был клич: «очистим город от религиозной скверны». На бесконечных собраниях твердили одно и то же: «пугаются дети», «старухи дуреют, совращают молодежь».
Никогда ни одно разрушение памятников истории не способствовало прогрессу общества. Эта простая истина забывалась часто. Разрушение старины несет в себе неподдающееся измерению зло, которое сказывается не сразу; в результате этих разрушений у следующего поколения проявятся те или иные нравственные изъяны. А сие непременно приведет к беде. Общество, отрубившее корни своей истории, хиреет и вырождается. Ведь голод на старину — такая же «болезнь», как недостаток книг, учебников,
Перед взрывом был устроен погром: из костела тащили все, что было возможно. В помещениях зданий служб порядка и госбезопасности, славных разве что обилием тараканов, вдруг появились дорогие гобелены; сотрудники этих учреждений забирались на столы и, не жалея гвоздей, крепили украшения на стенах своих нор-кабинетов. В одно из помещений даже умудрились вместить (в коридоре) белый рояль. Все прочее — хоругви, венки, иконы, разные бутафорские принадлежности — побили и попалили на костре прямо перед костельным крыльцом. Потом провели работы по минированию — пробили щели в стенах и заложили тол. За день до взрыва оповестили жителей ближайших домов, чтобы заклеили стекла на своих окнах.
Ожидаемого «фейерверка» не получилось, — взрыв прозвучал глухо, — рухнули только свод и крыша. После этого к стенам подступили трактора…
Освейский костел имел расписной свод. Роспись изображала большое белое облако на фоне голубого неба; на облаке, как на колеснице, восседал Иисус. В зале было много лепных украшений: в алтаре, точно живые, стояли стройные фигуры апостолов, «по стенам порхали ангелы». В подвалах же, рассказывали, обнаружили вмурованную мраморную плиту с латинской надписью; под этой плитой, когда ее сорвали, будто бы имелась заложенная кирпичом ниша…
Падоры — небольшой болотистый район вблизи Освеи, место бывших латышских хуторов. При царе эта земля принадлежала банку, была дешевой и пустовала. Ее купили латыши. Вот несколько фамилий первых тамошних заселенцев: Саулит, Гейден, Пурвин. Всего хуторов было десятка три.
Новые хозяева расчистили кустарник, сообща мелиорировали заболоченные участки. Хозяйства они вели образцово, главный упор делая на животноводство. У каждой семьи было от десяти до двадцати коров. Производили масло. Для этого у них имелись и сепараторы, и маслобойки. Сеяли клевера, потом и освейцы переняли у них сие новшество.
Жили колонисты мирно: с местными ладили, приглашали их на свои праздники. Для них не было разницы, еврей ты, русский или латыш, они ко всем относились одинаково.
Детям своим старались дать образование. Неучей в их семьях не водилось.
В тридцатые годы всех их раскулачили, сослав в Сибирь…
Прежде в Освее было четыре кладбища. У въезда в городок со стороны Сарьи на возвышении хоронили своих сородичей староверы. Теперь против того места, через дорогу, — кладбище православных. На противоположном конце городка — польское кладбище. И совсем в стороне, среди полей, на высоком холме, куда уж и дороги-то нет, прячется в зарослях кладбище еврейское; чтобы добраться до него, следует запастись терпением — тем самым качеством, что в крови этого интересного и странного народа.
Теперь еврейское кладбище напоминает рощу. Непросто пробраться к нему; но еще сложнее разыскать в его зарослях полуотесанные каменные глыбы — памятники, поставленные надписями на юг. Они так вывернуты к небу, что кажется кто-то, балуясь, наваливался на них. Кроме надписей, на каждом знаменитая звезда Сиона, а на иных геометрические фигуры — квадраты, ромбы, прямоугольники, на некоторых наивные рисунки. Так, на одном я различил изображение льва и виноградной лозы. Каждая из этих могильных плит хранит свою тайну. И теперь, чтобы узнать о судьбе хотя бы немногих из тех, кто здесь погребен, приходится уповать лишь на память старых людей.
Обойдя сие скорбное место, я установил одну особенность: по форме оно напоминает «цветок» — в центре ладная горка, а по кругу от нее, будто лепестки, торчат из земли памятники.
Окаймляет его небольшой канал.По данным на 1905 год число евреев превосходило половину числа всех жителей Освеи. Особенно заселен ими был район бывшей рыночной площади. Дома там стояли так тесно, что об огородах рядом не могло быть и речи. Во дворе помещались лишь телега да небольшой сарайчик для лошади.
Еврейское население отличалось между собой по богатству. Более богатые молились в одной синагоге, победнее — в другой. Всего синагог в городке было четыре. Священнослужительствовал в каждой раввин. И хотя освейские евреи жили по-разному — одни имели несколько домов и держали прислугу, другие бедствовали, едва сводя концы с концами, — никто из них не побирался. [25]
25
Вот что пишет о евреях Без-Корнилович: «Живут тесно, неопрятно, бедно; довольствуются скудной пищею, зато в шабаш (пасху) стараются иметь у себя на столе фарш, рыбу, локшин или кугель и белые булки… Занимаются торговлей и легкими ремеслами… В вере тверды до фанатизма».
Они не пахали, не сеяли — зато у них можно было купить самый вкусный ситный хлеб. Они не занимались строительством — зато делали рамы, мебель, могли вставить стекла. Они не месили глину и не занимались гончарством — но их горшки, отделанные изнутри глазурью, ценились на порядок выше горшков обычных. Иные из них арендовали земли с тем, чтобы сдавать их безземельным мужикам. Иные барышничали, промышляя, как мы теперь говорим, «дефицитом». Были среди них портные, сапожники, красильщики, жестянщики, парикмахеры, зубные врачи. Но большая часть еврейского населения Освеи занималась торговлей. В городе было множество лавочек: булочных, кондитерских, мясных, колбасных, квасных, пивных. Имелись разделения и в промтоварии. Царило такое убеждение, что лучшие товары можно купить только у евреев. Недаром, когда готовились к свадьбе, за покупками обращались именно к ним. Качество их товара удовлетворяло самым высоким меркам.
По характеру это были люди незлобивые, доверчивые. Их отличали послушание и вежливость. Не одна мать, белоруска или полька, говаривала своему ребенку: «Бери пример с еврейских деток, учись у них». Да, культура евреев служила в чем-то образцом для подражания местному коренному населению. Достоинство ее выражалось не столько в одежде и в образованности этих людей, сколько в их поведении в чувстве меры, в аккуратности и такте, а также в послушании старших. Еврей никогда не заматерится, не скажет обидного, чтобы унизить; он не будет валяться пьяный, не пойдет изменять жене. Так было. Люди свято соблюдали законы, которые внушали им раввин и совесть. Может быть поэтому и сумели они, пройдя через многие века ужасных испытаний и притеснений, уберечь себя от мутной воды раздора, прожить в мире не только друг с другом, но и с другими народами. Может быть поэтому и сумели они, пронеся через века скорбный свой крест, сохранить свое изначальное лицо.
Также послушно и доверчиво шли они в свою могилу в сорок втором. Это случилось восьмого марта. Полицаи с утра начали обходить дома, требуя, чтобы еврейское население собралось у входа в парк.
Группками (по пять-десять человек) евреи потянулись к парку. Из синагог выходили целыми толпами. Шли малые детки, взрослые, старики и старухи. Кое-кто из полицаев сумел узнать о немецком плане. В низине, около канала, окольцовывающего парк, прямо на берегу Освейского озера была выкопана яма. Но все предупреждения о неминуемой беде никак не действовали на них. Они шли покорно, безропотно, точно были очарованы каким-то невидимым магом.
По мнению известного белорусского ботаника В. Антипова, посетившего Освейский парк в 60-х годах нашего столетия, возраст некоторых, наиболее старых деревьев парка достигал двухсот лет. Этот факт в какой-то мере говорит о возрасте усадьбы.
Здесь все делалось по трафарету, известному со времен раннего дворянства. Одним из каналов основатели усадьбы оградили себя от деревни. Перед самым дворцом он был расширен в длинный пруд, заканчивавшийся первой дамбой. За дамбой вода уходила в озеро.