Города гнева
Шрифт:
– Ты как? Живой? – спрашиваю у задыхающегося Томаса Кирби, которого Синг нещадно прессует со дня прибытия на Полигон.
Том из Гидрополиса, одного из ресурсных островов, где мобилизация проходит непрерывно и поэтапно. Как и большинство новобранцев, Кирби попал в ряды «инициаров» недобровольно. Его выбрал УРК – Управление Рекрутского Контингента, входящее в Экваториальный комитет. Этот орган отбирает тех, кто может быть полезен системе, и бросает их в жерло Полигона, как дрова в топку. Критерии для дополнительных призывников включают в себя ряд обязательных параметров, которые в сумме определяют пригодность того или иного кандидата.
Том явно не из тех, кто угодил сюда благодаря выдающимся данным. Скорее, ему выпала весьма сомнительная и смертельно опасная лотерея. Он принес бы Корпорации гораздо больше пользы, если бы остался в Гидрополисе и получил должность на очистной станции, где работает его отец. Я всегда считал подобный подход к мобилизации неправильным. Кирби, как и многие другие, – винтик в огромной машине Корпорации, который сначала используют до полного истощения, а затем списывают.
– Вроде, живой, – через силу улыбается парень, пытаясь храбриться.
– Перекур закончен. Встали и бегом три километра по прямой, – приказывает сержант.
– Перекур? Да он издевается, – бурчу себе под нос, поднимаясь на ноги. – Покурить тут можно только во сне.
– Береги легкие, Дерби, – криво усмехнувшись, бросает Диего Сантес, «загорающий» под зимним солнцем рядом с Кирби. – А то выплюнешь ненароком на следующем испытании.
– Не мечтай, придурок, – отзываюсь я, разминая пульсирующие мышцы и готовясь к старту.
Три километра по прямой. Ха. Это звучит проще, чем есть на самом деле. Мы выходим на трассу, засыпанную снегом, под ногами хрустит ледяная крошка, а впереди – серый горизонт, который лишь создает ощущение бесконечности. Дыхание срывается уже на первом километре, но я заставляю себя бежать. Мы все заменяемы. Остановиться здесь – значит потерять всё: место в группе, уважение и в конце концов жизнь.
Кирби плетётся где-то сзади. Я слышу, как он пытается дышать превозмогая боль. Том тяжело и надрывно пыхтит, издавая при этом звук работы старого мотора, который вот-вот заглохнет. Может, у Кирби и нет особых проблем со здоровьем, но он слишком щуплый, чтобы выдерживать серьезные физические нагрузки. Мика тоже был невысоким и худощавым, но в нем горела внутренняя сила, тот самый стальной стержень, что помогает с минимальным уроном выбраться из любой заварушки.
– Кирби, не останавливайся, – бросаю через плечо. – Беги, черт тебя побери!
– Я… пытаюсь… – отвечает он с натугой, но его голос звучит так, словно Том вот-вот рухнет.
Неугомонный Сантес, бегущий чуть позади, не упускает возможности поддеть:
– Эй, Дерби, может на руках его понесёшь, раз такой сердобольный?
– Закрой рот, Сантес, – оглянувшись, огрызаюсь я. – Лучше под ноги смотри, а то ненароком сам растянешься.
Ехидная усмешка Диего тает в морозном воздухе. Больше не обращаю на него внимание. Пошел к черту. Споры и конфликты работают тут против нас, и рано или поздно до Сантеса дойдет эта простая истина.
Мышцы ног горят, легкие едва справляются, но я не сбавляю темпа. Нельзя давать себе ни малейшей поблажки. Потому что, если прекращу движение, – мне конец, а я не собираюсь становиться еще одним именем в списке погибших.
Буду переть к цели до последнего, даже через не могу.Пока я на верхней строчке рейтинга по показателям выносливости, мои шансы выше, чем у остальных. То, что я справляюсь с нагрузками – не просто везение. Скорее, закономерность. Как бы я ни относился к отцу, его жесткое воспитание сыграло мне на руку. Он с ранних лет заставлял меня по три часа в день заниматься смешанными единоборствами и общей физической подготовкой.
Тогда мне казалось, что таким образом он демонстрирует свою власть, лепит по своему образу и подобию, потому что в рукопашном, да и любом другом бою, – отцу нет равных. Мне хватило пары-тройки совместных тренировок, чтобы это понять и почувствовать себя жалким червяком, то и дело норовящим растянуться на мате.
Здесь, на Полигоне я на собственной шкуре осознал, что на самом дело стояло за его действиями, интерпретированными мной, как целенаправленная жестокость и желание сломить. Хотя нет, я понял это еще раньше. В тот день, когда отец принес мне приказ о зачислении в ряды инициаров. Почти месяц назад…
«Он зашел в мою соту бесшумно – это всегда было его отличительной способностью. Приблизился к столу, за которым я резался в приставку. Рывком развернул кресло, сверля меня тяжелым взглядом. На его лице не отразилось ни единого намека на удивление или гнев. Даже не знаю, чего я ожидал – жесткого выговора, категоричного запрета или молчаливого разочарования?
Но отец, как обычно, играл по своим правилам.
Он протянул мне документ выверенным механическим жестом.
– Значит, Полигон, – произнес без особых эмоций. – Давно ты решил?
– Целый год живу с этой мыслью, – ответил максимально прямо, стараясь говорить внятно и уверенно.
Голубые глаза президента потемнели, утратив свою непроницаемую прозрачность. В тот момент мы оба понимали, что именно толкнуло меня на этот шаг, но я все-таки добавил:
– Мне нужно понять, кто я, если вычесть из уравнения нашу семью и этот проклятый остров.
Он промолчал, продолжая сканировать своими глазами мое лицо. Затянувшаяся пауза стала почти невыносимой, но я все продолжал смотреть на отца и не отвел направленного в его сторону взгляда.
– Хорошо, – наконец произнес он. – Ты сделал выбор. Я уважаю его.
– Уважаешь? – недоверчиво напрягся я. – Почему я уверен, что в твоих словах скрывается подвох?
– Потому что знаешь меня, Эрик, – усмехнулся отец уголками губ.
– Это не так. Тебя никто не знает. Даже мать.
– Главное – самому понимать, кто ты, – его голос был холоден и точен, как лезвие. – Это самое важное, Эрик. Но запомни, на Полигоне твоя фамилия ничего не будет значить. Ты станешь равным среди рекрутов, и никто не будет тебя спасать и прикрывать, если вдруг передумаешь, захочешь домой или проявишь слабину. Никаких привилегий, никакого покровительства. С этого момента ты – обычный инициар, а не сын президента.