Города и годы. Братья
Шрифт:
И, точно перехватив его тоску, Варвара Михайловна осекшимся голосом разочарованно проговорила:
— Вот, ты уже и остыл. Милый мой, если бы ты разгневался, возмутился! А ты и умен для этого, и добродетелен…
Никита отошел в сторону и стоял молча, спиной к Варваре Михайловне. Она сбросила с себя пальто, легла и закрылась одеялом. Спустя минуту она позвала:
— Никита!
Он не откликнулся.
— Никита, — сказала она примиряющим, мягким тоном, — неужели ты мог бы связать себя со мною надолго?
— Я вижу, тебе нет дела до моих желаний, — отозвался Никита.
— Разве у тебя есть какие-нибудь желания?
Он промолчал, потом обернулся и спросил:
— Что ты думаешь о ребенке?
— Что о нем думать? Пока я буду его ждать. А там…
Она живо приподнялась на локоть и засмеялась так, как будто до сих пор весь
— Знаешь, Никита, я недавно проходила мимо Смольного и встретила замечательную женщину: справа у нее под мышкой — портфель, а слева — младенец, ей-богу! Через плечо вот такой лямкой — платок, и в нем младенец. Я бы тоже так могла, честное слово, ха-ха! Мне кажется, что за эти годы я страшно пристрастилась к необыкновенному. И мне до такой степени скучна всякая добродетель, что просто ужас!
— Это можно считать приговором? — глухо спросил Никита.
— Ну зачем такие слова, Карев! — воскликнула Варвара Михайловна, все еще сверкая своей улыбкой, — Мне просто кажется сейчас, что наша близость вряд ли долговечна… Подожди, куда ты? Куда ты? Куда ты, Никита?.. Никита!..
Но он уже не слышал ее зова.
Он не слышал ничего. Беззвучие окружало его непроницаемой массой, он двигался сквозь массу, не ощущая сопротивления, ни тяжести своих шагов, ни своего дыхания. Оно овевало его легко исчезающими серыми клубочками пара, которые цеплялись за воротник и скоро посеребрили черную поверхность меха снежной белизною. Безжизненный ночной час проходил над городом. Темнота и туман уравнивали улицы, и строения безлично отступали куда-то вглубь.
Не город, а пустыня развертывалась по земле, и пустыней, повсюду одинаково принимающей человека, шел Никита.
Все его лицо запорошилось инеем, снежная крошка повисла на мельчайших шерстинках шубы, белым пуховым платком покрылись плечи.
Он шел, не зная места, времени и цели, в тон равнодушной власти одиночества, в какой возвращался из степи, потеряв отца, возвращался домой, чтобы продолжать жизнь, от которой бежал.
К нему вернулись чувства только на рассвете. Он осмотрелся. Какой-то мост был перекинут к островку, накрытому белым плетением деревьев. Набережные раскосо бежали по сторонам. Снеговая равнина реки покоилась мирно. Ни живой души не было видно кругом.
Никита перешел мост. По островку тянулись решетки и заборы дворов. Тротуары были расчищены, сугробы лежали ровной и высокой грядой, и мертвая неслышность простиралась над холодным покоем земли.
Но вдруг в этой неслышности Никита уловил мерные вздохи. Они плавно приближались, возрастая, усиливая свою тяжелую полноту.
Никита остановился. Какая-то птица с утренней, сонливой медлительностью пролетела невысоко над головой.
Он улыбнулся. Мерные вздохи полета напомнили ему первый его детский испуг, когда в смирной и такой же беззвучной, как этот остров, степи маленький Никита прикоснулся к громадному, непонятно-суровому миру.
Никита вспомнил последнее свое счастливое лето, зеленым облачком проплывшее над ним, и стужа закрепила на его лице горькую, усталую улыбку.
Так, с этой улыбкой, он перебрал в памяти все утраты, понесенные за ночь. И так же, как на этом унылом островке, Никита не увидел вокруг себя ни живой души.
Он повернулся, чтобы идти куда-нибудь дальше, но взгляд его упал на громадные черные буквы:
Он снова стал. На одинокой, покосившейся витрине была наклеена свежая афиша.
— Опусы, еще раз опусы, — пробормотал Никита, отрываясь от витрины.
Да, может быть, только опусы становятся его уделом на всю жизнь.
Мир отвергал Никиту Карева, чтобы принять. Обогащал одну его судьбу опытом несчастья и утрат в другой.
Ничто не повторится.
Но к Никите снова возвращается слух, и все становится как будто по-прежнему: деревья в инее, хрустит снег, и кровь еще наполняет сердце.
Пусть так.
КОММЕНТАРИИ
Замысел романа
«Города и годы» (первоначальный вариант названия — «Еще ничего не кончилось») в основном сложился к началу 1922 года.«Я задумал современный большой роман. Он охватит наши изумительные годы и людей, каких я видел в Германии, в Польше, на Волге, в Москве и Петербурге» [50] ,— писал Федин 13 февраля 1922 года А. Воронскому.
50
Сб. «Творчество Константина Федина». М., «Наука», 1966, с. 382.
«Городам и годам» предшествовала публикация непосредственно перекликавшихся с романом рассказов «Счастье» (журнал «Отклики», 1919, №№ 1–3), «Дядя Кисель» (газета «Сызранский коммунар», 1919, 22–23 ноября), «Товарищ» (газета «Боевая правда», 1920, 22 февраля) и ряда других.
Работа над романом продолжалась более двух лет. Отдельной книгой «Города и годы» вышли в 1924 году в Государственном издательстве в Ленинграде.
Роман сразу же привлек внимание критики.
Отмечая «мастерское владение сложной фабулой, детальную и продуманную обработку бытовых сцен и психологии героев, с выдержанными почти у всех (кроме Курта Вана) до конца характерами» [51] , «богатый психологический и бытовой материал» [52] , мастерское владение языком, рецензенты вместе с тем предъявляли автору романа немало претензий.
51
«Звезда», 1926, № 1, с. 233.
52
«Новый мир», 1925, № 4, с. 152.
«Почему Андрей Старцов поступает именно так, а не иначе?.. Почему и каким образом Курт Ван становится большевиком?.. Какая связь между Мари-девочкой и Мари-взрослой?» [53] .
«Характерное мироощущение интеллигента, копающегося в себе, не видящего смысла в жизни, — это мироощущение Андрея близко и самому автору. Поэтому в революции, — говорилось в другой рецензии, — видит Федин преимущественно теневые стороны» [54] .
Немало вопросов породила «кольцевая», по определению самого Федина, композиция «Городов и годов», необычность которой была воспринята по-разному. Если, по мнению Д. Фурманова, «манера переставленных глав— заостряет внимание читателя» [55] , а по мнению И. Оксенова, «весь роман образует единый круг, крепко спаянное кольцо, звенья которого неразрывны» [56] , то А. Лежнев утверждал, что автор тяготел «к авантюрному, приключенческому, сюжетному, занимательному роману», к «роману тайн…» [57] .
53
«Красная новь», 1925, № 5, с. 270.
54
«На посту», 1925, № 1, с. 212.
55
Дм. Фурманов. Собр. соч. в 4-х томах, т. 4. М., Гослитиздат, 1961, с. 471.
56
«Ленинград», 1924, № 23, с. 13.
57
«Печать и революция», 1925, № 2, с. 271.
Сегодня хорошо видно, что многие из упреков тех лет — следствие отчасти упрощенного восприятия и объяснения ряда жизненных конфликтов, отчасти же неверного представления о замысле писателя. В появившихся в последующие годы работах Б. Брайниной, М. Кузнецова и других «Города и годы» были, по существу, прочитаны заново.
Роман переведен на многие иностранные языки и языки народов СССР. Дважды, в 1930 и 1973 годах, «Города и годы» были экранизированы (первый фильм — режиссера Е. Червякова, второй — режиссера А. Зархи).