Городская фэнтези 2010
Шрифт:
Лодочник понял, что дело действительно серьезное. Завхоза в торгпредстве никто не видел — он сидел у себя, как паук. Раньше думали, что он контролирует шифровальщиков или связан с радиопрослушиванием, но точно никто ничего не знал. Завхоз, казалось, выходил из своей комнаты только седьмого ноября и на Новый год — чтобы выпить рюмку водки с коллективом. Теперь остался только Новый год, и некоторые стажеры уезжали на Родину, так никогда и не увидев завхоза торгпредства.
Они пошли в полуподвал, где сидел в своей комнате Завхоз.
— С бедой пришел. — Парторг сел
Завхоз быстро повернулся к нему:
— Кто-то из наших? Уже сыграли? Во что?
— Вот он. Две партии, завтра третья. На бильярде шары катают. Есть у нас шары?
— Шары у нас есть, как всегда. У нас мозгов нет, а шары у нас всегда звенят, покою не дают. Есть у нас шары. Моршанской фабрики имени Девятнадцатого партсъезда, хорошие у нас шары, из моржового хера. Шучу, бивня.
Хитро прищурившись, смотрел на них Ленин.
— А осталась еще родная земля? — спросил Парторг.
— На один раз.
— Беда…
Они оба замолчали надолго, пока Парторг наконец не сказал:
— Что будем делать? Может, не оставим так?
— Пацана жалко, не видел еще ничего в жизни. — Завхоз говорил так, будто Лодочника не было в комнате.
— Жалко, конечно, но он сам виноват. А с тобой что делать? Без земли, без землицы родимой, сам знаешь…
— Ладно тебе. — Завхоз достал спички. — Отбоялись уже. Что нам с тобой терять, одиноким стареющим мужчинам?
Вспыхнул огонек, и Завхоз поднес его к кучке щепок под ленинским бюстом. Они разом занялись дымным рыжим пламенем. Запахло чем-то странным, будто после жары прошел быстрый дождь и теперь березовая кора сохнет на солнце. Пахло летом, скошенной травой и детством.
Теперь Завхоз достал из сейфа коробку с шарами. На картонной коробке четко пропечатался номер фабрики и красный силуэт Спасской башни. Завхоз поставил ее перед огнем, и Лодочник вдруг обнаружил, что голова вождя в отсветах пламени сама похожа на бильярдный шар.
Завхоз достал из мешочка черную пыль (это и есть Родная Земля, догадался Лодочник) и бросил щепотку в огонь.
Он вдруг оглянулся и сделал странное движение. Лодочник ничего не понял, но Парторг мгновенно и точно истолковал странный жест:
— А ты что тут делаешь? Ну все, все… Иди, нечего тут. Завтра зайдешь.
Наутро Парторг сам отдал ему коробку с шарами.
Пакистанец нахмурился, увидев чужие шары, но ничего не сказал.
Пошла иная игра — морж бил слона влет, советская кость гонялась за вражьей почти без участия самого Лодочника. Лодочник делал классический выход, клал шары по номерам и был похож на стахановца в забое.
Пакистанец сдувался с каждым ударом.
— Партия! — Лодочник приставил кий к ноге, как стражник — алебарду. Пакистанец поклонился ему, но видно было, что его лицо перекошено ненавистью.
Однако радость победы миновала Лодочника. Еще собирая в картонную коробку драгоценные шары, он почувствовал себя плохо, а вручив их Парторгу, обессиленно привалился к стене. До машины Посвянский тащил его на себе. Вместо общежития друг отвез его во французский колониальный госпиталь, и прямо в вестибюле Лодочник
ощутил на лице тень от капельницы.На следующий день температура у него повысилась на полградуса, на следующий день еще. Еще через два дня градусник показал тридцать восемь, через четыре — сорок. Три дня Лодочник пролежал с прикрытыми глазами при температуре сорок один.
Лодочник смотрел на то, как медленно вращает лопасти вентилятор под потолком. Точь-в-точь как вертолет, что уже заглушил двигатель, — и вот он снова проваливался в забытье.
Затем температура начала спадать, и он стал заглядываться на медсестер.
Когда за ним приехал Посвянский, Лодочник смотрел на него бодро и весело — только похудел на двадцать килограмм.
Посвянский вез его по улицам, безостановочно болтая.
Навстречу им из ворот торгпредства вылезал грузовичок-пикап. Из-за низких бортов торчал огромный деревянный ящик, покрытый кумачом.
Посвянский вздохнул и ответил на незаданный вопрос:
— Это Завхоза на Родину везут. Он ведь одновременно с тобой заболел — только температура у него не спала…
Наталья Егорова
Умный дом
Звонок настиг Егора в самый разгар выяснения отношений с начальницей из Дома культуры. Номер был незнакомым, и Егор раздраженно выключил аппарат. Стоило выйти на улицу под колючий дождь, как телефон зазвонил снова.
— Да!
— Вы Егор? Маслов?
Женский голос медовой густоты и охряного оттенка.
— Да.
— Мне говорили, вы занимаетесь реставрацией картин.
Строго говоря, реставрацией он не занимался, если не считать спасенный пару лет назад натюрморт: хозяйка начиталась интернет-форумов и решила обновить картину посредством мыльной губки. Егор неделю возился, перетягивая набухший холст, а потом еще дописывал те места, где напрочь отслоилась краска. Получилось не то чтобы безупречно, но, если не приглядываться, не догадаешься.
Однако возражать медовому голосу было решительно невозможно.
— Ну… А что за картина?
— Я думаю, начало двадцатого века. Холст. И, по-моему, масло.
Немногословна и самоуверенна. Наверняка брюнетка в алом деловом костюме. Четырехкомнатная квартира и портрет бабушки в тяжелой раме. Или бабушкиной болонки.
— И что с ней?
Хорошо бы просто потемневший лак. С прорехами в холсте он, пожалуй, не справится.
— Мне кажется, там есть дописки. Я хотела бы восстановить исходный вариант.
Звучало заманчиво, уж с растворителем он как-нибудь справится. Да и любопытство высунуло нос: представилось, как из-под толстощекого, небрежно выписанного лица появляется неизвестный шедевр Рафаэля. Но совесть заставила уточнить:
— Лучше, наверное, в реставрационную мастерскую.
— Ее нельзя перевозить, — сказала она как о тяжелобольном. Значит, все-таки прорехи. Или краска сыплется. — Я живу недалеко от Дубны, туда довольно неудобно добираться, но вы могли бы пожить у меня, пока будете работать. Естественно, на полном пансионе. Я в Москве, так что до места довезу вас сама.