Горячее лето (Преображение России - 11)

Так называемое "вскрытие мощей" уже состоялось раньше, чем и вызвана была телеграмма царю, и сделано это было ставленником Распутина, архиереем Тобольским Варнавой, давшим знать особой телеграммой в Петроград Синоду, что даже и "одежда святителя, пролежавшая свыше двухсот лет во гробе, превосходно сохранилась".

Митрополит Макарий был преисполнен такой исключительной важности от своей, как мы бы сказали, командировки в Тобольск на "чин прославления новоявленного святителя", что как-нибудь притушить, преуменьшить ее, чтобы она не поражала всех без исключения на вокзале, был, как видно, решительно не в состоянии. Быть может, ему непритворно казалось, что от него самого излучается сияние святости; быть может, самый "чин прославления", который, несомненно, изучался им в своих митрополичьих покоях, стоял теперь во всем блеске в его воображении, только он, водворившись на вокзале и огражденный от остальной публики сопровождавшим его духовенством, не просто смотрел на эту публику, а взирал как-то непередаваемо запрестольно, потусторонне, надземно.

И среди публики шел густой шепот: "Митрополит!.. Митрополит Макарий!.." И многие, особенно женщины, стремились пройти и не раз и не два мимо, только чтобы поклониться почтительно тому, который взирал, как бы никого из них не отмечая, даже не видя.

Но вдруг четким строевым шагом, не то чтобы торопливым, однако и не гуляющим, прошел мимо высокий офицер в полковничьих - две полоски без звездочек - погонах, фронтовых, защитных, под цвет тужурки, и с боевым Владимиром в петлице, с Георгием на груди, - прошел, не поклонившись, не поднеся руку к козырьку фуражки, без любопытства скользнув глазами по толпе духовенства. И потусторонне взиравший митрополит заметил это, и вслед прошедшему полковнику загремел его совсем не слабый, хотя и хриповатый голос:

– Не-ве-жа!.. Эй, ты, не-ве-жа!

Полковник оглянулся на крик, чтобы посмотреть, кто и на кого тут, на вокзале, так кричит, и увидел, что на него глядят возмущенно не только надземные глаза митрополита, но и всего синклита около него и даже всех дам из публики. У него был вид человека, удивленного настолько, что как будто несколько мгновений он решал про себя, действительность ли перед ним, или он как-то неожиданно для себя заснул на ходу и видит какой-то сон.

Но снова раздался тот же сановный голос:

– Не-ве-жа! Ты почему это не отдаешь мне чести?

Полковник покраснел мгновенно во все лицо, сравнительно еще молодое или моложавое, во всяком случае не позволявшее дать ему больше сорока лет, и сказал громко и отчетливо, как перед строем:

– Невежа вы, ваше преосвященство, потому что мне "тычете", хотя я командир полка! О том же, обязан ли я отдавать вам честь, где-нибудь справьтесь, и узнаете, что не обязан!

Сказал, повернулся и пошел дальше. Однако следом за ним тут же поспешно, с особо деловым видом, ринулся, раздвигая толпу, жандармский подполковник в парадной форме, при орденах и в белых перчатках.

Он догнал его уже в конце коридора, отделяющего зал первого и второго классов от зала третьего класса.

– Господин полковник, минуточку, очень прошу!
– заговорил жандарм, запыхавшийся, но требовательный.

– Чем могу служить?
– спокойным тоном спросил полковник.

– Вы сказали, господин полковник, что вы - командир полка; позвольте узнать, какого именно?

– Получил в командование четыреста второй Усть-Медведицкий полк сто первой дивизии, - ответил, ничуть не смутясь, полковник.

– Четыреста второго полка сто первой дивизии, - повторил жандарм, быстро занося это в записную книжку.
– Так, а фамилия ваша, будьте добры?

– Фамилия моя Добрынин, имя-отчество - Михаил Платонович.

– Так, так, - записывая, бормотал жандарм.
– А стоянка вашего полка где именно?

– Мой полк на Юго-западном фронте, в составе одиннадцатой армии, сегодня я туда еду.

– Едете на Юго-западный фронт с тем поездом, который сейчас подойдет? быстро, но как бы между прочим спросил жандарм.

– Нет, не с этого вокзала и не с этим поездом. Сюда я зашел только за нужной мне справкой, - сказал полковник и добавил: - Надеюсь, больше вам ничего от меня не нужно?

– Как вам сказать... Может быть, вы бы подошли сейчас извиниться перед митрополитом, - просительным тоном отозвался на это жандарм, - тем более что вы-то не сейчас еще уезжаете, а митрополит через две-три минуты будет садиться в поезд.

– Очень хорошо, пусть садится в поезд, - зачем же я буду ему мешать в этом?
– спросил полковник.

– Как мешать, простите? Вы только подойдете, извинитесь и отойдете, и инцидент, может быть, будет исчерпан, - сделал особое ударение на "может быть" жандарм.

– Считаю, что и так исчерпан: ведь оскорблен не митрополит мною, а я митрополитом.

– Вот как!
– удивился жандарм.
– Тогда, в таком случае...

Тут он оглянулся назад, и полковник сказал ему:

– Я вижу, что вам некогда, - вы должны быть при его преосвященстве, но мне тоже некогда. Имею честь кланяться!

Он пошел было, но жандарм как-то вприпрыжку догнал его снова.

– Бумажка о назначении командиром этого вашего полка при вас?

Полковник как будто ждал этого именно вопроса и бумажку достал из бокового кармана тужурки без промедления. Но он не дал ее жандарму, а только показал так, чтобы тот прочитал ее.

Тот прочитал, спросил, во сколько именно часов и с какого вокзала едет полковник, поспешно поднес к козырьку руку и еще поспешнее пошел снова в зал первого класса, освободив полковника Добрынина, назначенного командиром Усть-Медведицкого полка, от своей опеки.

IV

Лирический город Киев сделался ближайшим тылом, - это неузнаваемо изменило весь его облик не только для природных киевлян, но и для тех, кто только бывал в нем наездами перед войной.

Если прежде в нем и совершались крупные торговые сделки, то больше всего касались они рафинада и сахарного песку, так как являлся он центром для обширнейших свекловичных плантаций и сахарных заводов не только своей губернии, но и всего юго-запада Европейской России. Теперь он был переполнен всевозможными военными складами, питающими фронт, учреждениями, госпиталями, и штатские люди на его улицах совершенно затеривались среди военных; теперь его гостиницы были битком набиты не только теми, кто приезжал сюда с фронта, но и "земгусарами", как назывались работающие в Союзе земств и городов Земгоре. Этих последних с беглого взгляда невозможно было и отличить от подлинных военных, так как одеты они были по-военному, разве что гораздо франтоватее фронтовиков.

Деятельность земгусаров была обширна: они снабжали фронт очень многим, существенно помогая этим интендантству; они устраивали госпитали и брали на себя их содержание; они собирали целые поезда подарков солдатам; снаряжали санитарные поезда, поезда-бани, питательные пункты для раненых, отправляемых в тыл, для пленных и прочее.

Разумеется, для такой разносторонней деятельности требовались люди с довольно широким размахом. Иные из земгусаров были и раньше дельцами, у других отрастали крылья дельцов по мере того, как к ним возрастало доверие и они получали возможность заключать договоры на крупные поставки.