Горячее селение Амбинанитело

— Надеюсь, — недоверчиво улыбается Богдан, — времена старой мегеры королевы Ранавалоны миновали. Ведь она первая, кажется, заставила жителей целых селений принимать яд тангуина.

— Да, тогда тысячи жертв отправились к праотцам.

— Но судов божьих над людьми не было здесь, пожалуй, почти сто лет.

— Официально не было. Но неофициально и в другой, более мягкой форме они существуют по сей день. Да, я не ошибся! Смотрите, что делает этот старик!

Прежний оратор заговорил снова. В руке он мял шарик вареного риса и посыпал его каким-то серым порошком. Теперь я знаю, они хотят отравить петуха тангуином и по его поведению судить о наших замыслах. В голове у меня мелькнуло несколько сногсшибательных проектов, как помешать им, но ничего путного я не придумал.

Петух голоден. Набрасывается, как дурак, на рис и с аппетитом клюет на свою и нашу погибель. Вдруг он останавливается и замирает, будто в глубоком раздумье. Потом срывается, быстро пробегает несколько шагов, отчаянно бьет крыльями, из его горла вырывается несколько хриплых звуков, и петух, точно пьяный, падает на землю. Он вздрагивает все реже и затихает. Издох. Яд подействовал мгновенно. Тайные силы высказались не в нашу пользу. Старик тронул птицу палкой и загробным голосом произнес:

— Маты… Неживой!

Я стараюсь все обернуть в шутку и с мнимым возмущением кричу тому, кто готовил рис:

— Куйон! Ты всех нас обманул! Этой порции яда хватило бы для вола.

Но он далек от шуток. Показывает на небо, точно не он, а высшие силы решили исход. И вся деревня, кажется, ему поверила: люди избегают наших взглядов и расходятся очень серьезными.

Петух еще дергался, когда я послал нашего повара к учителю Рамасо с просьбой немедленно прийти. Рамасо пришел, но, увы, поздно. Жители деревни уже разошлись. Остались только мы и петух. Впрочем, он знает, что произошло. Я обращаюсь к нему со всей серьезностью:

— Нельзя ли объяснить жителям Амбинанитело, что мы приехали сюда с наилучшими намерениями? Мы ведь хотим жить с ними в дружбе, хотим, чтобы они считали нас благожелательными гостями, никому не хотим мешать, напротив.

Рамасо, задумавшись, выпячивает губы и шумно втягивает воздух.

— Я могу объяснить, но смогу ли убедить их — неизвестно, — говорит он.

— А авторитет учителя?

Рамасо показывает губами на петуха:

— Вот наивысший авторитет: они все еще слепо верят в силу злых духов.

— Петух получил слишком большую порцию тангуина, — вот тайна их духов.

— Несомненно. Но они объясняют это иначе…

Меня интересует, что в эту минуту думает о нас Рамасо. Может быть, и он настроен к нам неблагожелательно? Учился он в местной школе, затем в лицее Le Myre de Vilers, стало быть для мальгашских условий человек он образованный. Но все же, может быть, и у него есть причины не доверять нам?

Я спросил его:

— А вы сами, Рамасо, верите нашему честному желанию дружить?

Он озадачен таким вопросом. На лице его появилась незаметная, растерянная улыбка.

— Я вам верю, — ответил он глухим голосом. И тут же добавил: — Верю безусловно.

— И считаете, что мы должны здесь остаться и работать?

— Пожалуй, нет, — говорит он искренне.

— Нет? — повторяю удивленно.

— Пожалуй, нет.

Наступает неловкое молчание. Немного погодя Рамасо прерывает его, объясняя:

— Зачем подвергать себя неприятностям?..

— Неужели, — выпаливает Кречмер, — нас могут отравить?

— Вы сразу готовы употребить самые сильные выражения, — слегка подсмеивается Рамасо.

Нет, я не собираюсь отступать. Высказываю непоколебимое намерение остаться здесь, пока жители деревни не признают нас. Я прошу учителя в этом помочь. Рамасо охотно соглашается и тут же зовет Марово. Он велит повару усиленно следить за нашей едой. Уходя, Рамасо задержался у лежащего петуха и покачал головой:

— Вот в чем сила духов. Они явно высказались против вас. Удастся ли вам преодолеть их влияние… Это уже не простое тело петуха, а священное.

Когда мы остались одни, Богдан нетерпеливо замахал руками:

— С ума можно сойти! Ситуация из какой-то нелепой оперетты. Еще понятно отношение к нам примитивных туземцев, но почему такой образованный человек, как Рамасо, хочет вытурить нас отсюда, — этого я понять не в состоянии.

— Я тоже.

— Здесь скрывается какая-то тайна.

Призрачный страж в виде мертвого петуха, лежащий перед хижиной, начинает действовать на нервы. Мы задумались, как организовать оборону.

— А что, если бы этот прохвост воскрес! — замечаю я.

Богдан удивленно смотрит на меня, не понимая, в чем дело.

— Ну, просто сделать из него чучело. Символ против символа.

Мой товарищ с энтузиазмом подхватывает эту идею и немедленно приступает к ее реализации. У Богдана страсть врожденного естествоиспытателя, поэтому он и поехал со мной на Мадагаскар. Руки у него чудодейственные, и он проник во все тайны препарирования шкурок. Мы никогда не предполагали, что честную способность его рук когда-нибудь используем для борьбы с божьим судом. Богдан достает из чемодана инструменты, берет мертвого петуха и после часовой работы показывает, клянусь, самого что ни на есть живого петуха. Грудь гордо выставлена, в стеклянных глазах сверкает воинственный блеск. Петух ожил.

Наступил полдень. Я прикрепил петуха проволокой к забору около нашей хижины, рядом с главной дорогой, чтобы все жители могли его видеть. Увидели. Останавливаются, удивляются, рассуждают.

Знают, в чем дело. Знают, что вазаха набил птицу. Но логические доводы для них не так важны. Главное, то, что непосредственно возбуждает их фантазию, что говорит им само явление. А явление вполне понятное: птица была мертва; по воле духов валялся дохлый, никудышный петух; и вот теперь стоит как живой, точно проснулся: тело пружинит, голова задрана, глаза блестят. Чего доброго, еще запоет. А может, он показывает чужую мощь, неведомую жителям долины? Деревня уже не так уверена в себе и в приговоре духов.

В полдень адски палит солнце, дороги опустели, все живое спряталось в тень. Только петух остался на солнцепеке, и это ему сильно повредило. Кожа его стала быстро сохнуть и внутри что-то позорно испортилось. Петух утратил свою гордость и стал отчаянно плутоватым. Шея его кокетливо изогнулась. А во втором часу дня она вдруг вытянулась и затем согнулась в дугу; петух явно паясничал. Первые же прохожие, выглянувшие после полудня, не смогли удержаться от смеха.

В три часа петух взбесился: он вылупил в толпу один пьяный глаз и широко раскрыл клюв, будто в безумном и дьявольском хохоте. Это уже не петух: это какой-то повеса, насмешник. Он смеется над всеми невидимыми силами мира, глумится над всем святым, издевается своим раскрытым клювом над всеми приговорами и отравленным рисом. Он издевается над Мадагаскаром, над Европой.