Горячее сердце. Повести

— Вызывай вот этих всех, — и подал список. На столе, к которому хотел сесть Гырдымов, лежал лист бумаги. На нем крупно было написано: справа — «за революцию, за Советы», слева — «за контру».

Первым потребовал Гырдымов блаженного человека старика Ямшанова, того, что один на все село жил в курной избе: никак не мог собраться с силами сбить себе русскую печь с дымоходом. И в богатые дни у него на соль денег не водилось: возил с теплых ключей грязь да выпаривал соль, а теперь и вовсе туго было.

Фрол Ямшанов сжился со своей бедой, был безотказным, запуганным человеком. У самого рожь стоит недожатая, а позовет его Сысой Ознобишин, всей семьей впробеги к нему: вдруг осерчает тот, хлебушка не станет давать взаймы.

Когда позвали Ямшанова к приезжему комиссару, его от страха прошиб пот. Зашел в своем старозаветном, пахнущем курной избой армяке, подпоясанном лыком, худой зимний малахай стащил с головы у самого порога, перекрестился на свернутый в трубку флаг, стоявший в углу, и боязливо шагнул к столу.

Гырдымов взглянул проницательно, сразу понял: нарочно мужичок оделся победнее, но ничего, не таких в оборот брали. Строго спросил:

— Ямшанов Фрол Петрович?

— Я Ямшанов, — робко согласился тот.

— Почто не платишь чрезвычайный налог?

Ямшанов обмер, немо посмотрел на комиссара.

— Почто не платишь? — снова спросил Гырдымов.

— А нету, нечем. Нет у меня ничего, что было, так все отдано. По едокам, знать, разложили. А у меня едоков вон сколь. Их кормить надо да еще отдавать Советской власти. Разве напасешься? Нету, — и смял шапку. — Хоть что хошь делай.

Гырдымов знал, что деревенский мужик всегда прибедняется. Надо на него поднажать. Он покрутится, повздыхает, поплачет, а все-таки зерна наскребет.

— Вот список у меня двойной. Кто чрезвычайный налог не внесет, запишу: значит, он против Советской власти идет, контра, значит. А отсюдова можно и тю-тю. Понял?

У Ямшанова задрожали руки, испуганно забегали глаза. Вытер шапкой пот с белой лысины.

— Дак как супротив Совецкой, я за Совецку, только платить нечем. Хлеб с мякиной с рождества едим, товарищ комиссар Гырдымов. Совецка власть мне земли прибавила, корову крутихинску дала. Пошто на ее обиду держать? Не-ет.

Гырдымов перевел взгляд с мужика на список, и рука не поднялась вывести «за контру». Но отступаться от Ямшанова он не хотел. Властно засунул два пальца за отворот френча. В голосе стальная твердость.

— Вот как хотишь, займуй, не займуй. Иначе...

Ямшанов, забыв надеть шапку, выскочил на крыльцо.

— Ну, Фрол Петрович? — сгрудились обеспокоенные мужики.

— Приступно больно берет, нравный. А где я возьму-то, где? Ты ведь, Зот, знаешь, нету у меня.

Подковылял Зот, покачал головой:

— Я что, мужики, я человек маленький.

— Дак пошто с меня, сколь с Сысоя, записано. Может, из-за того, что в прошлый раз Сысой мне хлеба, подвез. Говорит, у тебя в аккурат будет, с тебя не возьмут. Оплел он меня, оплел. За евонной хлеб теперь я этот налог уплачивай.

Зот потянул Ямшанова за рукав.

— Ну, уж это ты напраслину городишь. Кто видел-то? Не плети-ко, не плети, Фрол.

— Как это не плети! Ты свово не обидишь, — плачущим голосом выкрикнул Фрол.

— Слушай, Фрол Петрович, не зычи. Вместе жить-то. Попрошу я, заплатит, поди, за тебя тесть. Помалкивай, опять ведь по муку придешь. Помалкивай.

Ямшанов немного успокоился, но все равно обида брала. Шел, загребая разлычившимися лаптями пыль, и качал головой.

Навстречу, сидя боком на мерине, ехал Митрий, сзади пылила обернутая зубьями кверху железная борона. Митрий мужик справный. Да и справедливый, в новую власть попал. Остановил его Фрол со своими горестями. Заступись!

В это время вызвал Гырдымов Афанасия Сунцова, и список ему помог: сначала Сунцов кривил светлое личико святого, стонал, плакался, но, узнав, что может попасть в «контры», пошел выгребать пятнадцать пудов жита.

Зато Анна Ямшанова, по-деревенскому Федориха, попала в список «за контру». Хозяйство у нее было бедняцкое. Муж где-то уже года три маялся в плену, и от него приходили письма с непонятными даже Зоту-писарю адресами и штемпелями. Разбирала их только учительша Вера Михайловна.

Гырдымову Федориха прямо сказала:

— А нету у меня хлеба, и займовать не пойду.

Тот намекнул, что она попадет в «контры».

— А пиши, куда хошь, — с злой беспечностью сказала она, — везде мне голодно будет, — и пошла.

— Амбар у ее сгорел, — подковылял к Гырдымову Зот. — Надо бы ее из списка-то убрать.

Гырдымов нахмурился: приходилось список портить, вычеркивать фамилию. Он этого не любил. Но вычеркнул.

Сысой Ознобишин, Зотов тесть, маленький, но аккуратный, с большелобой головой человек, сразу понял Гырдымова:

— Как же, как же, надо помогать. Правда, время-то такое. Посевная. У многих гречка одна в запасе оставлена да до нови немного на еду. А деньги отколь у мужика? Но раз надо, придется поурезать себя.

Он Гырдымову понравился: все бы так, и Гырдымов своим твердым почерком записал его в список: «за революцию, за Советы».

В общем-то, дело шло неплохо. Оправдывала себя его придумка. Гырдымов закурил Зотова табачку: любил побаловаться куревом в хорошем расположении духа, а так не курил. Затянулся цигаркой и взглянул в окошко поверх крыш. Неплохо. Можно даже сказать, что и хорошо он все обмозговал. Никто, почитай, не вывернулся.

В это время ворвался в волисполком мужик, весь пыльный, волосы спутанные — и прямо к нему. И сразу заговорил:

— Оказия какая-то выходит, товарищ Гырдымов. Пошто Фрол Петрович Ямшанов-то попал в бумагу вашу? Ведь он, так сказать, сущий бедняк, а с него чрезвычайный налог.

— А кто ты такой?

— Шиляев я. Здешний человек.

Зот вытянулся в струнку, замер, ждал, когда можно слово вставить. Ишь, разошелся Шиляев, надо бы его срезать. Жаль, Гырдымову не рассказал, что укрывал тот поручика Карпухина.

У Гырдымова благодушие пропало, он буравнул взглядом Шиляева.

— А твое какое дело? Кто тебе уполномочие дал комиссаров спрашивать?