Горячие деньги

Теперь, когда Мойра умерла, примирение вроде бы стало возможным. И похоже на то, что отец, оказывается, тоже хочет помириться. Мелькнула мимолетная мысль, что для него мир между нами – наверняка не самоцель, а лишь необходимый промежуточный этап для каких-то далеких планов, но для меня это не имело значения.

– Хорошо, я согласен. Я смогу уделить тебе некоторое время.

Он заметно успокоился.

– Прекрасно! А теперь пойдем, я хочу купить лошадь.

Малкольм поднялся, заметно приободрившийся, и полистал свой каталог:

– Что ты посоветуешь?

– Но для чего, скажи пожалуйста, тебе вдруг понадобилась лошадь?

– Для скачек, конечно.

– Но тебя же это никогда не интересовало…

– У каждого может быть хобби, – отрезал он, хотя никогда в жизни у него не было никакого хобби. – И мое– скачки. – Чуть подумав, он добавил: – С этого дня, – и направился к двери.

Услужливый молодой человек оторвался от любительницы собачек и стал приглашать Малкольма заходить еще, в любое время. Малкольм заверил его, что зайдет обязательно, потом развернулся и пошел к одной из стеклянных витрин.

– Пока я тебя дожидался, я купил здесь кубок, – сообщил он мне через плечо. – Хочешь посмотреть? Почти такой, как вот этот, – он указал на кубок за стеклом. – Я отдал его граверу.

Это была богато украшенная чаша изящной удлиненной формы, восемнадцати дюймов в высоту, и сделана она была из чистого серебра.

– Зачем тебе это? – спросил я.

– Не знаю. Еще не придумал.

– А… а что за гравировка?

– М-м… «Приз памяти Куши Пемброк». Неплохо звучит, правда?

– Да, – ответил я.

Отец бросил на меня косой взгляд:

– Я знал, что тебе понравится, – и зашагал к двери. – Так, а теперь – лошадь.

Как в старые добрые времена, думал я с полузабытым приятным ощущением в груди. Непредсказуемые поступки, которые могли оказаться тщательно продуманными, а могли – и нет; неудержимые желания, которые необходимо было немедленно удовлетворить… и время от времени, после всего этого, буйство страстей оказывалось забыто, как будто его никогда и не было. Приз памяти Куши Пемброк мог получить всемирную известность, а мог потускнеть и запылиться где-нибудь на чердаке: с Малкольмом ничего никогда нельзя было знать наверняка.

Я называл его Малкольмом, как и все остальные дети. Он сам приучил нас к этому, и я вырос, уверенный, что все так и должно быть. У других мальчиков могли быть папы, а у меня был отец – Малкольм.

Когда мы вышли из офиса «Эбури», он спросил:

– Как это обычно делается? С чего надо начинать?

– Э-э… Сегодня первый день элитного аукциона.

– Да? – спросил он, когда я замялся, не зная, как продолжить. – Ну, так пойдем.

– Я только подумал, что ты должен знать… самая низкая начальная цена сегодня – не меньше двадцати тысяч гиней.

Он почти не удивился.

– Начальная цена? За сколько же они тут их продают?

– Некоторые лошади стоят больше сотни тысяч. Тебе очень повезет, если удастся купить сегодня первоклассного годовичка меньше чем за четверть миллиона. Сегодня – открытие самого дорогого аукциона в году.

Непохоже, чтобы это замечание его отпугнуло. Малкольм только улыбнулся.

– Что ж, пойдем. Пойдем поторгуемся.

– В первую очередь нужно обращать внимание на родословную, – продолжил я, – потом осмотреть самого жеребенка, если он тебя заинтересует, и обратиться за помощью и советом к агентам по продаже…

– Ян! – прервал меня Малкольм с наигранным сожалением. – Я совершенно ничего не смыслю в лошадях, знаю только, что у них должно быть четыре ноги. И я не доверяю агентам. Так что давай просто пойдем на торги.

Для меня это звучало как бред сумасшедшего, но, в конце концов, это его деньги. Когда мы вошли в аукционный зал, торги были в самом разгаре. Малкольм спросил, где сидят самые богатые покупатели, те, которые ворочают настоящими деньгами.

– Вон на тех креслах, в секторе слева от аукционистов, или здесь, возле входа, или там, дальше, по левую сторону…

Он внимательно меня выслушал, затем направился к сектору, откуда были хорошо видны все те места, на которые я только что указал. Амфитеатр уже был заполнен больше чем на три четверти и вскоре будет набит битком, особенно когда пойдут самые классные лоты.

– К вечеру цены наверняка взлетят еще выше, – сообщил я, поддразнивая Малкольма, но он сказал только:

– Значит, придется подождать.

Я продолжал:

– Если ты купишь десяток годовичков, шесть из них подойдут для скачек, три, может быть, даже смогут выиграть забег, а по-настоящему хорошим окажется только один. И то, если тебе очень повезет.

– Какой ты предусмотрительный, Ян.

– Ты так же предусмотрителен в том, что касается золота.

Малкольм глянул на меня из-под полуопущенных век.

– Ты принимаешь решения быстро и по наитию, – сказал я. – Но умеешь затаиться и ждать подходящего случая.

Он хмыкнул и сосредоточился на том, что происходило в аукционном зале, глядя в основном не на жеребят, а на покупателей в секторе напротив. Аукционисты в кабинке слева от нас работали слаженно, без лишней суеты. Микрофон постоянно переходил от одного к другому. Они выкрикивали поступающие заявки хорошо поставленными голосами, с профессиональным хладнокровием следя за ходом торгов.

– Пятьдесят тысяч, спасибо, сэр; шестьдесят тысяч, семьдесят… восемьдесят? Ваша цена – восемьдесят? Восемьдесят, спасибо, сэр. Вы, сэр? Девяносто? Девяносто! Сто тысяч. Последняя цена – сто тысяч. Последняя цена… Ваши предложения? Вы, сэр? Нет? Все сделали заявки? Заявок больше нет? – Небольшая пауза, аукционист быстро оглядел зал, убедился, что никто больше не машет в неистовстве руками, чтобы сделать очередное предложение. – Продано! Продано мистеру Сиддонсу за сто тысяч гиней. Следующий лот…

– Последняя цена, – повторил Малкольм. – Полагаю, это значит, что на ней торг заканчивается?

Я кивнул.

– Значит, пока тот парень не скажет «последняя цена», можно делать заявки, даже если не собираешься в самом деле покупать?

– Любая заявка может оказаться последней. Малкольм кивнул.

– Русская рулетка.

До вечера мы наблюдали за распродажей, но Малкольм ни разу не сделал заявки. Он расспрашивал меня о тех, кто покупал жеребят.

– Кто этот мистер Сиддонс? Он покупает уже четвертую лошадь.