Горячие гильзы

С крыльца спустился офицер — тот самый, с четырьмя ромбиками на погонах. В руке у него был разговорник.

Комендант подошёл к повару, по-хозяйски осмотрел продукты и всё остальное. Офицер был невысокого роста, с узким бледным лицом, в новеньком голубоватом мундире и сапогах со шнуровкой и шпорами. И весь будто нарисованный: ни пятнышка на одежде, лицо словно из белого камня.

Вновь заскрипели ступени крыльца. Из комендатуры вышла босая женщина, с трудом заковыляла по дороге. Платье её было спереди серым, а сзади — багрово-красным.

— Получила на орехи, — захохотал стоящий поблизости полицай. — Патефон прятала, пластинки советские… Вот и дали бабе шомполов!

Ночью я не мог уснуть, думал о партизанах. Ненароком я слышал, что зимой главные силы партизан таились в дальней лесной местности, но с весны вновь появились в нашей округе, и всё больше парней просятся к ним в отряды. Почему же партизаны медлят, горевал я, почему не ударят по немцам?

На другой день мы с братом решили поставить сети. На озере сети ставить было нельзя: сразу дадут очередь из пулемёта, едва увидят комягу. Придумали взять с собой верёвку, перегородить сетью Лученку.

Вышли из дома поздно, возились с сетью долго, и когда наконец она была установлена, совсем стемнело. Домой возвращались в потёмках.

— Там кто-то ходит! — испугался братишка. — Слышишь?

Мы стояли на опушке. В лесу действительно что-то происходило: мне показалось, что движутся заросли можжевельника… Схватил Серёгу за руку, потащил за собой…

Мы были уже рядом с домом, когда стукнул выстрел и над озером, пыля огнём, прочертила полукруг ярко-белая ракета. И тотчас ударили пулемёты. Над озером, над полем, над нашим огородом прожгли темноту трассирующие пули.

Я плечом толкнул брата, повалил в траву и сам упал рядом. Поползли, прижимаясь друг к другу. В огороде увидели бегущую мать…

— Мама, — пронзительно закричал Серёга, и тонкий крик его прорезался сквозь грохот.

Мать подбежала, оттащила братишку к окопу, вырытому нашими бойцами ещё в сорок первом году.

Озеро хорошо доносит звуки. Казалось, стреляют совсем близко. Заухали взрывающиеся гранаты. Сквозь треск выстрелов было слышно, как орёт, командуя, голосистый обер-фельдфебель…

Вдруг стало светло как днём. Поборов страх, я привстал, выглянул из окопа. Горела комендатура, пылал ещё один дом. Над озером в полнеба стояло зарево. На его зловещем фоне метались фигуры людей…

Прошло, наверное, много времени. Стрелять перестали. Не взрывались и гранаты. Над лесом поднялось солнце, залило светом наш окоп. Радуясь солнцу и тишине, мы выбрались из окопа, вышли к озеру.

Берегом, в сторону хутора, шли и бежали люди. Я не выдержал, бросился следом. Истошно закричала мать, но меня уже ничто не могло остановить. Я сам должен был всё увидеть, своими собственными глазами!

На месте комендатуры дымилось огромное пожарище. Пахло золою, смрадом. В траве лежали убитые, рядом с одним из убитых полицаев лежала граната с вырванным кольцом. Трава была сплошь засыпана гильзами, от которых остро пахло сгоревшим порохом.

Под елью я увидел ящик, полный куриных яиц, валялись коричневые банки мясных консервов, коробки противогазов. Попалась под ноги пишущая машинка… Сапёрные лопатки, обшитые войлоком фляги, одинокий сапог, книжка в кожаном переплёте. Одуряюще пахло гарью.

На берегу озера стояли подводы. На телеги, будто дрова, грузили трофейное оружие — русские карабины и пулемёты вернулись к своим. Несколько партизан копали яму, спешили.

— Стой! Ты здесь зачем? — На меня сердито смотрел Митя Огурцов. За плечом у него был пулемёт Дегтярёва. Карабин он больше не носил. И его пушки не было видно. Спросить же про неё я не решился.

— А ну, живо домой! — И Митя дал мне коленкой под зад.

И тут я увидел коменданта. Мокрый с головы до пят, весь в зелёной ряске, босой, белый, как полотно, офицер, морщась от боли, ковылял по каменистой тропе. Следом шагал партизан, совсем ещё мальчишка, моложе нашего Мити. В руках у партизана был иссиня-чёрный немецкий автомат. Бывший комендант горбился, шёл по-стариковски медленно, шаркая мокрыми ногами. От прежней выправки не осталось и следа.

Пленный покосился на пожарище, мельком взглянул на меня. Глаза у немца были водянистые, пустые от страха.

На околице нашей деревни меня ждала мать.

— Началось! — сказала мама радостно. — Теперь недолго осталось ждать. Наши вернутся, и отец вернётся. Обязательно!

КОЗЁЛ ЯКОВ

В жаркие дни стадо в нашей деревне становилось словно бешеное. Спасаясь от гнуса, коровы и телята уходили в озеро, часами стояли в воде. Овец донимала жара, и они убегали к лесу. Коза Машка — коз держала Андреева — и козёл Яков прятались в чаще.

Характер Якова, без того нелёгкий, в войну совсем испортился. Как чёрный вихрь, носился он по полю, забегал в деревню, пугал старух, осмелел до того, что стал нападать на мальчишек.

А тут появились солдаты. Я никогда не видывал такого войска. Немцы шли в пешем строю, ехали на чёрных военных велосипедах, катили в фургонах и бронетранспортёрах. В лесу били крупнокалиберные пулемёты, звук очереди был похож на лай, люди называли эти пулемёты «собаками».

Несколько велосипедистов завернули в нашу деревню, потребовали молока. Карателей томила жара. Рукава мундиров у них были закатаны, пуговицы расстёгнуты. Часть молока немцы разлили по флягам, остальное выпили. И тут на дороге появился Яков и, не мигая, уставился на темноволосого смуглого немца. Лицо карателя было похоже на козлиное, только у Якова глаза были жёлтыми, а у немца серо-голубыми. И волосы на груди — как шерсть у Якова — чёрные.

Яков смирнёхонько подошёл поближе. Смуглолицый достал из нагрудного кармана сигарету, сунул Якову в губы. Козёл пожевал сигарету, поморщился и вдруг вцепился зубами в велосипедную шину. Солдаты схватились за оружие, но козёл сшиб одного, сшиб другого и унёсся к озеру. Немец со смуглым лицом сорвал с плеча автомат, прицелился, но другой солдат отвёл чёрный ствол в сторону. Я понял: это — разведка, немцам запрещено стрелять без дела…

Разведчики укатили, а Якова впервые в жизни решили лишить свободы. Цепи хозяйка Якова не нашла, верёвку искать не стала — всё-равно перекусит, пошла было к соседям, но неожиданно увидела в траве оранжевый провод. Женщина подёргала его, но шнур оказался длинным. Оказавшийся поблизости Серёга охотно помог женщине, притащил топор. Хозяйка козла отрубила сколько нужно провода, вырубила в кустах кол и привязала животину к колу. Глубоко обиженный, Яков не стал щипать траву, лёг наземь…

Возвращаясь с озера, я увидел двух солдат с карабинами. Один из немцев вертел в руках конец телефонного провода, другой что-то искал в траве. Вдруг он поднял такой же провод, что-то прокричал товарищу.

Яков долго не мог понять, почему его тащут по земле незнакомые люди в зелёной одежде. Потом озлился, бросился на обидчиков. Видимо, связистам было запрещено стрелять, если нет опасности. Отбиваясь прикладами, немцы отступили к нашему саду. Яков ещё сильней остервенел, оборвал провод, вновь налетел на связистов. Лишь глухой сад спас их от расправы.