Горячие точки

– Траншея, – предупредили уже после того, как проваливаюсь вниз.

Локтями нащупываю стены, но новый удар прикладом в спину заставляет идти по извилистому ходу.

– Ступени.

В нос проникает запах подземелья и сырости. Тут не торопят, дают время и возможность самому нащупать ступени и спуститься вниз. Оттуда хватают за полу пиджака, отводят в сторону и сдергивают повязку.

Полумрак землянки. Стою в узком проходе между стеной и нарами. Таким же образом подводят Бориса и Махмуда. Из темноты на нас с любопытством смотрят боевики. Неужели оставят жить среди них, здесь?

– Давайте вниз. Еще вниз?

Подталкивают в самый угол землянки, где под нарами открывается яма-провал. Ребята, идущие следом, невольно сталкивают меня вниз и сами сыплются следом. Глубина – по плечи. Значит, жить придется не на нарах, а здесь, стоя? Успеваю заметить под нарами собаку, которая смотрит на нас печальными, полными грусти глазами: благодарите Бога, что еще живы, а вот что ждет вас потом? Снимают наручники.

– На колени. Дальше.

Насчет нашего православного Бога не знаю, а про Аллаха Махмуд говорил: если он дает, то двумя руками. Яма – это только начало?

Да, из нее в сторону прорыта узкая нора. Ползти можно только на четвереньках, и уже в сплошную темноту и стылость. Вот теперь – все. Все! Какие, к черту, одеяла-крылья-надежды. Ангелы, которые могли бы прикрыть нас своим крылом, в подземельях не летают.

Сзади жгут спички, но это чтобы мы могли рассмотреть дверь-решетку посреди крысиной норы. За ней – очередная яма. Свет от новой спички боязливо подрагивает на земляных стенах, освещает на миг подземный склеп. Ширина – поместиться троим, длина – по росту, высота – стоять на коленях. В углу – два матраца. Тороплюсь усесться на один при угасающем, покидающем нас свете. Замечаю лишь, что изо рта идет пар. Значит, общая глубина – метров пять-шесть.

По одному спрыгивают мои несчастные попутчики. В темноте притягиваю их к себе на сиденье, и мы замираем, не в силах перебороть впечатления от увиденного и доставшегося нам. Вот теперь – плен. Клетка захлопнулась полностью. А мы отказывались в лесополосе есть колбасу и гребовали грязными, но простынями в полузатопленной комнате. На кроватях!

Из шока всех троих выводит чесотка. Борису, оказывается, дали коробок спичек, и он торопливо зажигает одну. В ужасе подхватываемся: матрац кишит червями, личинками, жуками-короедами. Они уже залезли нам под брючины, и мы, торопясь и брезгуя, согнувшись в три погибели, давим их на теле, вытряхивая остатки на земляной пол.

Сверху появляется свет – нам просовывают керосиновую лампу без стекла. Фитиль нещадно коптит, но все становится ерундой по сравнению с тем, что темнота отступила за пределы могилы. Но как спастись от ползущего и шевелящегося? Однажды в Афганистане в одном полуразрушенном доме нас подобным образом заедали клопы. Но тогда у каждого имелись бинты, и мы перехватывали ими запястья рук, шею, ноги, оберегая тело от плоских коричневых «броненосцев».

Смотрю, что осталось у меня сейчас. Галстук, заколка, часы, авторучка и старое, не найденное в боковом кармане удостоверение главного редактора журнала «Советский воин». Единственная зацепка, по которой могут определить труп, если что...

– Все. Давайте устраиваться, – беру на себя роль старшего.

К двум предыдущим установкам – не паниковать и не раздражать охрану – мысленно добавляю третью – не заболеть. Если даже подземных тварей окажется больше самого матраца, я стану сидеть и спать на них. Лишь бы было теплее. Вспоминаю добрым словом Боксера за подарок: в носки-гольфы заправляю брючины. Застегиваю верхнюю пуговицу рубашки. Ребята повторяют процедуру.

Второй матрац был менее истлевшим, но на троих слишком мал. Свернув валиком убежище короедов, подтягиваю его к стене, будет вместо подушек. В углу находим влажные, истрепанные, грязные, но – одеяла. Каждому по штуке! Не-ет, будем выживать. Будем. До последней секунды.

Нас не забывают. Кто-то спрыгивает в яму, кричит через решетку:

– Холодно?

Напарники молчат, хотя я надеялся, что они, как мусульмане и соседи, будут активнее и ближе к нашим тюремщикам. Тороплюсь ответить сам:

– Да. Очень.

На самом деле еще не холодно, из всех земных человеческих чувств – только угнетение склепом. Но сидеть-то здесь наверняка не один час...

– Что, полковник, изнежился в своей Москве? Плевать, какое мнение родится обо мне. Буду просить все, что можно. И победил!

– Держите.

В яму летит солдатское «хэбэ». Махмуд покрупнее нас с Борисом, ему отыскиваем самый большой размер. А я замираю, когда на глаза попадается белое клеймо с датой выпуска: 1973 год. Год, когда я принимал присягу на верность Родине – Советскому Союзу. «Если же я нарушу... то пусть меня покарает суровая кара советского народа»...

Карает? Меня – карает? Но за что? В октябре 93-го, после танкового обстрела Белого Дома, нас, главных редакторов военных газет и журналов, вызвали в Генеральный штаб. Друзья из Управления информации успели шепнуть: станут давить на то, чтобы мы напечатали материалы в поддержку министра обороны Павла Грачева и его приказа о стрельбе из танков.

Грачева я знал, когда тот еще генерал-майором командовал дивизией в Афганистане. Я же, специальный корреспондент «Советского воина» и всего лишь майор, летал в Кабул к его десантникам для подготовки материалов. Время пролетело, Паша (он и в Афгане звался Пашей, до отчества так и не дослужился даже будучи министром обороны) стал министром, я – главным редактором журнала. Наши пути еще раз пересеклись, когда он в 1992 году приказал поменять название «Советскому воину». Насколько можно тянули волынку, потом убеждали, что есть пример «Советской России», «Комсомольской правды», «Советского спорта», наконец. А слово «советский» – это от Верховного Совета, который осуществляет нашу законодательную власть, и никаких политических пристрастий и подоплек в названии журнала нет. Кроме истории.

– Вот если он в российской армии найдет хотя бы одного советского солдата, тогда разрешу оставить это название. Или если журнал начнет финансировать Верховный Совет, а не министерство обороны, – передали мне его слова.

После этого в редакцию стали возвращать проекты приказов, представлений на воинские звания сотрудникам, закончились деньги на выпуск. Понимал, что победы за мной не будет в любом случае, и пришлось объявить конкурс среди журналистов на новое название. Из девяноста семи предложений больше всех баллов получило «Честь имею». И литературно, и по-военному. Таня Саськова, редактор по отделу литературы, правда, сказала:

– Имя – это судьба. Вам его нести, Николай Федорович. Ох, и ответственно будет.

А из белого здания на Арбатской площади передают недовольство министра:

– Они что там, в журнале, имеют честь, а я, выходит, нет? Мне ли, подполковнику, было судить министра. Тем более, до стрельбы по парламенту дело еще не дошло. Я, как офицер, просто оставлял за собой право иметь собственное мнение.

Из приказа

по редакции журнала «Советский воин» № 05 от 13 января 1993 года г. Москва: