Горюч-камень

— Доставить всех пятерых рудознатцев ко мне, но зла им не чинить, — сказал Лазарев.

— Васька Спиридонов у Сирина гуляет, мужиков поит, — зло проскрежетал приказчик. — Будто золото какое-то Сирину отдал.

— Воровать! — вскричал Лазарев, бледнея. — И Сирина сюда.

Дрынов дернул серьгою, быстро повернулся.

— Тыкнуть ротт. Плеткой, кандалами! — Гиль подкатился к Ипанову, потряс ладонью.

— А ты не стригись, грыжа выпадет, — поморщился Ипанов. — Сперва разобраться надо. Может, и навет: приказчик давно Ваське могилу копает.

Лазарев сел в кресло, сверкнул глазами. Он понимал, что Ипанов прав: рудознатцы под ногами не валяются. Да и людишки могут зашуметь, старое бунтарство в них бродит. Пусть Гиль лютует, с него и спрос. Заводчик помнил, как срамили на площади старую Салтычиху, замучившую нечеловечьими пытками сотни крепостных. После пугачевского бунта матушка Екатерина и думать забыла о потачке мужичью, но, кто знает, может быть, убоясь новых волнений, и теперь не пощадит явного самодурства. Убирать рудознатцев, если они проворовались, надо без шума, по одному. Иначе людишки поднимутся, а из крови завода не построить.

Тряся бабьими щеками, вполз Тимоха Сирин, ткнулся носом в ковер. Плутовские глазки его забегали по Лазареву.

— Ворам потакаешь? — налегая на голос, спросил заводчик.

— Видит бог, не знавал такого.

— Лжешь. За что Ваську Спиридонова с мужиками поишь?

— Из лесу он вышел и загулял. В долг попросил, — не подымаясь, гнусавил Тимоха. Нащупал что-то под рубахой, добыл медный крестик, обмусолил его.

— Ладно, — хлопнул Лазарев ладонью по столу. — Но если солгал, не посмотрю, что не крепостной. На дыбе выверну. У меня здесь свой указ, своя правда! — Глаза Лазарева стали страшными. — Уразумел?

— Да как, поди, не уразуметь? Оно вернее. — Сирин поднялся с ковра, отряхнул колени.

— Если в большой полет метишь, мне помогай, — мягче продолжал Лазарев. — Сила наша идет. Царь Грозный подарил эти земли Строгановым. Ныне дворянский род иссякает, как река в зыбучих песках. Наша сила — крепче. Знаю, русский мужик до денег дорвется — кровь из своего брата высосет, потому и верю тебе. Так вот: людей жри, но в ногах моих не путайся. Растопчу. Иди!

— Да ведь и топтать-то нечего, не заметишь, — хитро мигнул Тимоха и, пятясь, отворил задом дверь.

— В кабаках и магазейнах свои глаза нужны, свои уши, — сказал Лазарев, доставая из сафьяновой коробочки щеточку для полировки ногтей. — Всякое воровство там оседает, как песок…

За дверью раздался шум, голоса, вбежал дюжий парень, придерживая челюсть, повалился в ноги:

— Кажни, хожяин, не даетша Вашька. Вше рыло шворотил.

— Вон, дерюжник!

Парень исчез, Лазарев отбросил кресло, сломал щеточку:

— Ты, Яшка, народ распустил. Смотри у меня! Отныне ставлю над тобой Гиля. Его власть!

Ипанов сдержался, поник плечами, твердил про себя молитву.

С топотом вошли четверо рудознатцев, поклонились. Ястребиным взором Лазарев оглядел их. Крепкие парни, добрыми солдатами могут быть в государыниной гвардии. В Санкт-Петербург таких сгоняют со всей России. Вон этот кудрявый, голубоглазый, и у царской опочивальни может караул нести. Лазарев про себя усмехнулся, вспомнив матушку императрицу. Постарела, ростом осела, а ездоков выбирает неутомимых… Подальше — тоже добрый гвардеец стоит. Русая борода кольцами, крупный прямой нос, только взгляд слишком темен, прямо, непугливо глядит. А вот этому, чернобородому и дремучему, только в корсарах быть. А глаза под бровями прячет. Верно, медвежатник. Рядом с ним жидкобородый здоровый парень, по виду пугливый, тихий. За него надо взяться. А впереди всех — невысокого роста, сухощавый, жилистый, тревогу не скрывает. Пустить завод — ив солдаты. Всех. Или тайком в Персию продать, незаконные торговые дела с которой у Лазарева давно наладились.

— Заворуи? — спросил Лазарев.

— Мы, хозяин, не воры, мы — рудознатцы, — с достоинством ответил сухощавый.

— Кто такие?

Сухощавый назвал всех. Гиль торопливо достал из кармана бумагу, приписал к Югову и Спиридонову остальных.

— Золото взяли?

— Неведомо нам, хозяин, о чем речь, — сказал русобородый. — Образцы мы передали управляющему Ипанову.

Моисей оглянулся на Екима, ободряюще кивнул. Распахнулась дверь, и четверо молодцов втолкнули связанного Ваську. Позади него высился Дрынов, скрипел зубами.

— На колена! — крикнул он.

— Веревки мешают. — Васька протрезвел, удивленно глядел на товарищей.

— Развяжите, — приказал Лазарев. — Утаил золото?.. В руднике сгною.

— А я проспиртованный. В долг гулял. — Васька догадливо и нагло глядел на заводчика, под рыжими усами пряталась ухмылка.

— С бабы его сняли, — злобствовал Дрынов. — Супротивство оказывал, троим назадпятки башку заворотил, одному бороду выдрал…

— Завидно, — обернулся Васька, — что у тебя не выходит?

— Запорю!

Приметив, что сухощавый дернул бунтовщика за рукав и тот сразу обмяк, Лазарев указал приказчику на дверь.

— Мосейка Югов, подойди. Запомни: от меня не спрятаться даже под землей. Суд мой самый короткий. Ты будешь за всех в ответе… Мне нужны только медные, а особенно железные руды, понял? Золота, серебра и каменного угля на Кизеловских дачах нет и не будет.

Моисей удивленно глянул на Ипанова, управляющий отвернулся, отступил в тень.

— Земли на Урале богатейшие, — с поклоном возразил Моисей. — Первые образцы мы доставили…

— Ослушания не потерплю. Отправлю в рудник, прикую к тачке.

Глаза Моисея повлажнели, рудознатцы молчали.

— Ты останься. — Лазарев сверкнул перстнями в сторону Югова. — Остальные — вон. И помните; язык можно вырвать раскаленными клещами.

2

Приказав удалиться Ипанову и Гилю, Лазарев открыл заветную шкатулку и придвинул к Моисею, искоса поглядывая на него. Тот даже зажмурился, до того нестерпимым показался блеск бесценного алмаза. Словно зачарованный, глядел рудознатец на его сбегающие грани, на тонкие переливы света.

Заводчик удовлетворенно захлопнул крышку.

— Твое счастье, что ты мне гораздо приглянулся… Есть ли на Урале подобные камни?

— Есть, — уверенно сказал Моисей. — Сам я не видал. По горным рекам Сылве и Чусве искать надо. А может, и на Кизеле алмазные трубки имеются. Знаю, подороже этого алмазы в земле нашей таятся.

— Отыщешь — озолочу. Вольную дам!

Лазареву показалось, что в умных карих глазах крепостного промелькнула усмешка.

— На колени, — повелел заводчик. — Благодари.