Горюч-камень

Император забегал по комнате, сбросил со столика куплеты и подвязку. Аракчеев привычно наклонился, подобрал, сунул в карман, не шевельнув лицом.

— Сыскать этого рудознатца! — крикнул Павел, так же внезапно остыл, заговорил о другом. — Узнай, принял ли он присягу… Всех в России приведу к присяге… Да, вели семейство актера Волкова лишить пенсии, что пожаловала майне муттер.

Аракчеев откланялся, унося бумагу. Он предугадывал, что пресловутый ящик скоро наполнится бумагами ругательскими и придется его снять, верил, что Павел на время забудет об этом доношении, но только на время. Как-нибудь, при случае, можно за него поплатиться: император вспомнит «доверие к нему народа». Поэтому генерал решил на всякий случай переслать бумагу в Берг-коллегию — пускай там разбираются! — и вызвать статского советника Лазарева, который, судя по сообщениям, уже спешил с Урала в Санкт-Петербург.

Павел снова остался один. В его маленькой голове все еще никак не укладывалось, что он по воле божьей в мгновение ока превратился из опального игрателя в самодержца всей огромной и тайной земли по прозванию Россия, с которой никак не могла по-настоящему управиться его мать. Да и он не представлял, что это такое — Россия…

Он прошелся по спальне, принимая перед зеркалом разные величественные позы, и зеркало послушно лгало ему, потому что даже стекло, покрытое снизу ртутью, должно покоряться императору. Павел знал — оно лжет. Но это не повлияло на его настроение. Вовремя получила Екатерина убийственное для нее известие, что Густав Шведский отказался от брака с ее внучкой, куда как вовремя! Не женскими путями сводни пойдет Павел на перемирие! Император усмехнулся, толкнул сапогом дверь.

Часовые стояли недвижимо, как монументы. Павел не воспринимал этих гигантов как людей, а посему обратил на них не больше внимания, чем на кресла, столики и пуфы, мимо которых пробегал. Хорошенькая, в золотистых кудельках фрайляйн склонилась почтительно, император липкими пальцами взял ее украшенное мушками личико за подбородок, пошарил за корсажем, милостиво разрешил идти. Из другой двери, по-воробьиному попрыгивая, выпорхнул Нелединский-Мелецкий, поцелуйно сложил губки:

— Ваше императорское величество, воцарение ваше знаменуется вспыхнувшей любовью всенародной.

— О чем это ты? — покрутил рукою император.

— О доношении уральских рудознатцев.

— Займись-ка им тоже и мне докладывай, — сказал Павел, так и не вспомнив на сей раз, о чем идет речь.

Он прошел в кабинет, осмотрел все углы и уселся за стол, выпятив петушиную грудь. Военный губернатор Санкт-Петербурга граф Пален вытянулся на пороге:

— Государь, в Орловской губернии взбунтовались крестьяне Апраксина и Голицыной, числом в двадцать тысяч душ. Присягнув вашему императорскому величеству на верноподданничество, почли они себя изъятыми из владения помещичьего. У крестьян свои укрепления и пушки…

Лицо Павла приняло зеленый оттенок. Он задохнулся, смахнул со стола приборы и пронзительно, словно скребнув иглой по стеклу, закричал:

— Потопить в крови!.. Волю покажу!.. Лично буду участвовать в подавлении!

Пален щелкнул каблуками, пожав плечами, вышел. Павел заметался по кабинету. Дворец замер. В такие минуты никто не решался попасть императору на глаза.

2

Лазарев тоже был разгневан. Новости, услышанные от управляющего санкт-петербургским имением, были неожиданными. Хотя Лазарев и предусматривал, что с воцарением Павла в России произойдет великая и нелепая ломка, однако новый веник мел с такой скоростью и силою, какой он не ожидал. И почему Лазарева несколько дней назад, еще до приезда, потребовали во дворец? Может быть, император вспомнил о его визите в Гатчину? А не пробрался ли в Санкт-Петербург Мосейка Югов, чтобы воспользоваться тем, что новый император гнет по-иному! Или разведали о помощи шаху Мохаммеду? Ведь император благоволит Грузии…

Заводчик расчесал черные с обильной проседью волосы, поскреб крутой подбородок, поросший железной щетиной, велел позвать доглядчика. Вбежал юркий мещанского вида человек, доложил, что высмотрели Мосейку Югова в подвале на Васильевском острове. Хаживали к нему преображенцы Данилка Иванцов, Екимка Меркушев, Тишка Елисеев.

— Все слетелись? — Лазарев чуть обнажил острые белые зубы.

— Югова в Управу благочиния взяли!

— Не бредишь, пес?.. За сколько продал?

«В Управу благочиния… Выходит, доношение попало в руки Берг-коллегии, а может быть, и императора, — думал Лазарев, вышвырнув за дверь доглядчика. — Вот как сложилось… И за хлопотами не успел завести при новом правительстве своей руки…»

Причина вызова стала проясняться. А когда управляющий принес запоздавшее предписание Берг-коллегии на выдачу крестьянина Моисея Югова, Лазарев окончательно убедился, что доношение рудознатцев дошло до дворца. Убедился и встревожился. Сейчас все зависело от самого Лазарева. Оставалось одно — сыграть на ненависти императора к Екатерине. Приняв решение, Лазарев мигом успокоился и продиктовал секретарю: «Моисея Югова при доме моем и по селам моим здесь не было и не имеется».

Подчеркнув этим самым, что Югов — беглый, заводчик обрядился в новое платье, приготовленное управляющим, нацепил все ордена, сел в карету и велел гнать ко дворцу.

После долгой, уже знакомой Лазареву по Гатчине, церемонии его пропустили. Поеживаясь от внутреннего холодка, он взбежал по лестнице, попросил доложить. Император принял его одновременно с почт-директором Пестелем, [1] сухо, сдерживая гнев, обратился к Пестелю:

— Почему не задержали иностранную газету? Радуетесь, как в ней написано, будто я мадам Шевалье приказал отрезать уши! Выпустили газету в свет! На что это похоже?

Лазарев зорко подметил, как по львиному лицу Пестеля промелькнул страх. Но почт-директор сразу же нашелся:

1

Отец декабриста.

— Точно, выпустил, государь. И именно для обличения иностранных щелкоперов. Каждый вечер публика в театре убеждается, что уши мадам Шевалье никуда не делись!..

— Верно! — посветлел император. — Прости, виноват.

Он быстро, разбрызгивая чернила, написал что-то на лоскутке бумаги.

— Вот, приказал отпустить из кабинета бриллиантовые серьги на шесть тысяч рублей. Возьми серьги, отвези и накажи, чтобы надела непременно сегодня, как выйдет на сцену.

Пестель быстро удалился.

«Шесть тысяч, — с сожалением подумал Лазарев, позабыв на миг о своих тревогах. — Целое состояние… Так вот и Дерианур кому-нибудь кинет…»

Император пошевелил бескровными губами, поманил к себе:

— Вранье в газете — дело рук английских писак… А ты по какому делу?

«Не помнит или ставит западню?» — насторожился Лазарев.

— Искать справедливости и защиты, — сказал он с чувством.

— Я готов помочь, — с фальшивой величественностью произнес император.

— В Кизеловских дачах моих обнаружено рудознатцами золото и серебро, но…

— Знаю, — вспомнил вдруг Павел. — Воруешь?

Лазарев хотел было сказать, что ждал воцарения Павла, чтобы не отдавать богатства казне Екатерины на пиры да потехи, но уловил настроение императора и смело возразил:

— Отнюдь, ваше величество. Доношение ложное. Думаю, что Берг-коллегия не поддержит мужиков, которые, пользуясь всяческими попустительствами Екатерины, подняли бунт и решили избегнуть возмездия, назвавшись рудознатцами. Один из них — беглый холоп, другие отданы в солдаты…