Госпиталь
Шрифт:
Марк Борисович продумывал все варианты. Если сердце после повторного приема лекарства не унималось, принимал третью таблетку, вызывал «скорую», а сам шел открыть дверь, чтобы врачи могли войти, если он потеряет сознание, присаживался в коридоре на стул и ждал медицинской помощи. К счастью, так бывало не часто, и в основном все обходилось одной таблеткой.
Последний сон стоил Марку Борисовичу недели в больничном стационаре – с сердцем шутки плохи. Дядя Адик появился в тот раз с золотым рогом в руке.
Едва дядя Адик протрубил в
Через сад проложена дорога, вдоль которой возвышаются синагоги. Над входом висят какие-нибудь полезные надписи на иврите: «Как люди превосходят животных, так настолько же выше стоят евреи над всеми народами мира», – или: «Кто не изучает Талмуда, того можно пронзить насквозь или разорвать, как рыбу».
Дорога вымощена полированными булыжниками и на каждом выбиты буквы, так что если прыгать с камня на камень, то можно сложить молитву или фразу из Пятикнижия.
У синагог стоят раввины-големы. Это старики, сделанные из глины. Говорят они и двигаются как живые люди. Раввин протягивает Мареку свою, в мелких трещинах, руку, в которой зажата румяная выпечка – штрудель с яблоками. Марек отламывает кусочек штруделя, запихивает в рот – вкусно.
Возле одной синагоги суетятся раввины из особой черной глины. Дядя Адик называет черных големов бейлисами. Они готовят к закланию голубоглазого теленка Андрюшку. У теленка почти человеческое лицо, он радостно мычит, глядя на Марека. Бейлисам помогает дядя Адик. Вытащив из ножен гладкий клинок, он проворно колет теленка в шею, под сердце, в пах.
Марек подходит ближе и видит, что Андрюшка – выпечка. Из ран его льется в подставленные бутылки красный сироп, тот, из которого варит цукаты дядя Адик. Марек с наслаждением откусывает сладкие куски от Андрюшки, а раввины и дядя Адик кричат: «Кошер, кошер»! Что это был за праздник!
Вдруг показался смешной дядька со свиными ушами, у него пышные усы, одет он в форму немецких военных, но в советской пилотке с аляповато налепленной красной звездой. Уродец, как заводной, сердито пыхтит крючковатой трубкой и выкрикивает на немецком: «Einem Juden glaube nicht, wenn er sogar vom Himmel w"are!»
Невозможно, глядя на него, удержаться от смеха. Хохочут не только Марек, все дети, дядя Адик и глиняные раввины, но даже носатые птицы на ветках – и те смеются.
– Кто это? – спрашивает дядю Адика Марек.
– Его зовут Аман. Попробуй дернуть его за ухо, – советует дядя Адик.
Дети облепляют Амана и дергают за дурацкие уши. Те сразу обрываются. На их месте вырастают новые, но и эти уши постигает та же участь. Вскоре у каждого ребенка оказывается в руке по уху. Аман, ободранный как липка, лежит на траве.
Марек внимательно осматривает свой трофей и с удивлением восклицает: «Да это же пирожок!»
– Правильно, – подтверждает дядя Адик. – Он называется «ухо Амана». Перед тем как его съесть, нужно сказать: «Проклят Аман, благословен Мордехай».
Веселье идет своим чередом. Вот прилетел разноцветный картавый попугай и стал разучивать с детьми поговорку: «Еврей колет сахар на чужой голове».
Для наглядности обучения всем детям раздали тяжелые молоточки. Марек
примостился возле головы поверженного Амана.Подошли раввины-големы, ведя на привязи сахарных гоев. Это существа маленькие, безобразные и горбатые. У них на лицах только испуганные глаза, картошкой носы и совсем нет ртов.
Го й кладет свою руку на безухую голову Амана. Раввин подмигивает Мареку, и тот начинает колотить молотком по сахарным пальцам, разбивая их на куски. При каждом ударе молотка Аман смешно стонет: «Ой!» – а безротый гой уморительно гримасничает.
Другие дети окружили заколотого Андрюшку, используя его телячью голову как наковальню. Андрюшка, хоть и был мертв, при ударе выкрикивает тоненьким голосом по-русски: «Мамочки!» – и жмурит голубой глаз, чтобы в него не попали осколки сахарных пальцев и ногтей.
Наконец, гои съедены и всем становится понятно, что не хватает лишь музыки. На соседней поляне дядя Адик уже созывает детский оркестр. Марек бежит со всех ног и получает из рук дяди Адика чудесную скрипку. Правда, к ней нет смычка, но на помощь приходит глиняный бейлис, у которого из висков растут длиннющие пейсы. Он вырывает один пейс, прилаживает к палке – и смычок готов.
Марек водит смычком по струнам, и, хотя он раньше никогда не играл, скрипка в его руках звучит так замечательно, что ноги сами пускаются в пляс. Даже птицы и насекомые весело кружатся под веселые переливы.
Марек долго играл, потом устал и захотел пить. Он положил на землю скрипку и побежал туда, где раздавали прохладительные напитки в бутылочках в виде пупсов. Чтобы открыть бутылку, нужно открутить младенцу головку, и из горлышка льется шипучий красный лимонад с терпким, будто кровавым, привкусом…
Кажется, празднику не будет конца. Но дядя Адик смотрит на часы и снова трубит в золотой рог, приложив его к губам обратной стороной. Дорога, сад, синагоги – все исчезает. Снова земляной пол и кирпичные стены барака.
Дядя Адик грустно улыбается: «Просто настоящий золотой рог еще не вострубил. Это была, скажем так, репетиция».
От этих слов веет такой горечью, что у Марека разрывается сердце и он без сил падает на свою полку. Во рту еще недолго остается привкус красного лимонада…
Так случилось, что Марк Борисович задремал в трамвае. Было лето, и на жаре Марка Борисовича разморило. Во сне с ним и случился очередной сердечный приступ, он упал с сиденья и разбил вставной челюстью губу. Рот был полон крови. Очнулся Марк Борисович уже в больнице, и под капельницей вспоминал свой сон и ощупывал языком ранки под губой.
Через неделю Марк Борисович выписался из больницы. Врачи сказали, что опасность миновала, и он отделался довольно легко. Марк Борисович и сам это понимал. В то удушливое лето многие стали жертвами жары. Умерли даже несколько известных артистов – это передавали в новостях.
Жизнь вошла в обычную колею. Два раза в неделю Марка Борисовича посещала медсестра, делала уколы. Сам он решил сесть на диету, которая, впрочем, ограничилась тем, что после девяти вечера Марк Борисович больше двух бутербродов не ел.