Господа офицеры и братцы матросы
Шрифт:
Сходящий на берег матрос держит на ладони четыре монеты и мучительно рассуждает:
– Один франковик пропью, второй франковик кое-куда, на третий разве отдать басурманкам белье помыть? А нашта! Белье я и сам помою. На этот франковик не купить ли табаку али игрушку жене? Нет, баловать бабу не стану, а табак казенный дают, лучше уж и энтот пропью!
Некоторые матросы сходят на берег с узелками белья, чтобы дать его постирать, иные с раскрашенными гармониками – гулять так гулять. Но большинство налегке, чтобы по пьянке ничего не растерять. Кто-то сразу заворачивает в кабак, кто-то в портовый бордель, девок местных за пышности пощупать, а кто-то
– Архипыч, ты куда? – спрашивает один матрос другого.
– По городу гулять.
– Зайди в лавку, купи мне галстук али платок цветастый!
– Давай деньги, куплю!
– Не могу, Архипыч! Я ж в кабак следую, значит напьюсь. А мне для сего дела деньги во как нужны. Сделай одолженье, купи платок, а я деньги потом отдам.
В кабаке гуляют вперемежку наши и английские матросы.
Англичанин что-то лопочет нашему.
– Ты, басурманская твоя харя, говори по-русски, а не лай, что собака! – грозит тот англичанину пальцем. – Что, не можешь по-нашему али притворяешься?
Англичанин кивает головой и бьет себя пальцем по кадыку. Наш матрос разъясняет ситуацию остальным:
– А ведь понимает меня, каналья, бесов сын. Да и я уже начинаю по-ихнему мороковать. Что говорит? Да выпить предлагает. Ладно уж, согласный я, наливай!
Единственное, чего не любили англичане на совместных выпивках, так это, напившись, целоваться троекратно, отчего частенько от наших по морде и получали. В долгу, впрочем, тоже не оставались.
Бились серьезно. Англичане наших «боксами» своими отхаживали, а наши – как привыкли – с размаху да в лоб.
Вот на причале в ожидании шлюпки стоит, покачиваясь, матрос в синяках и распухшим носом. Его окружают сослуживцы, спрашивают участливо:
– Митрич, кто тебя так расписал?
– Басурмане одолели. Был бы один. А то сразу втроем навалились, вражьи сыновья!
– Свистнул бы нам, мы враз стенкой ломанули!
– Щас поздно, а в следущу очередь ломанем!
– А ты обидчиков-то помнишь?
– А на что их помнить-то? – удивляется отлупленный Митрич. – Всех метелить станем!
– И то дело! – соглашаются дружки. – Ох, и погуляем на славу, будет где душе разойтись!
Из всех праздников особую любовь наши матросы испытывали к Пасхе.
На Пасху все, от командующего до последнего юнги, готовились к празднеству светлого Христова Воскресенья, надели все лучшее и чистое.
Богослужение началось. Христос воскресе!
По окончании богослужения началось братское христосование. Во всех концах палуб слышались сердечные взаимные поздравления:
– Ну, Архипушка Христос воскресе! – кидался один матрос к другому, раскрыв объятья.
– Воистину воскресе, Мартынушко, – отвечал Архип, обнимая сотоварища и трижды с ним целуясь.
Случались и обиды.
– Энто, значит, и жинка твоя Танька сейчас со всеми соседскими христосуется и всем рыло свое подставляет! – говорил какому-нибудь матросу дружок из задиристых.
– Моя Танька! Нет, шалишь, не посмеет, а то как возвернусь, да прознаю, вмиг все бока ей обломаю. Это твоя Дунька всем рыло и рада подставить! – переходил в наступление обиженный.
– Моя Дунька не чета твоей Таньке! – уже отбивался и тот, что из задиристых.
Потом матросам полагалась двойная чарка, сытный праздничный обед и отдых: кто спал, кто в игры играл, а кто и разговоры вел степенные о политике высокой.
История сохранила нам не так уж много
свидетельств того, как жили, о чем думали и мечтали матросы парусного флота. Их жизнь была неимоверно трудна и опасна, их жизнь могла оборваться в любую минуту. Мы почти не знаем их имен. Но мы знаем главное – именно их потом и кровью созидалась морская слава России. Помните классический образ российского боцмана: широкоплечего и бородатого, с татуировкой на запястье, серьгой в ухе и неизменной трубкой во рту. Это не кто иной, как матрос старого российского парусного флота. Пусть таким он и останется в нашей памяти.Глава восьмая
За други своя
История российского парусного флота знала случаи самопожертвования, когда офицеры отдавали свою жизнь не только спасая другого офицера, но и матроса. Знала история нашего флота и истории, когда матросы ценой своей жизни спасали любимых офицеров.
…В Летнем саду Кронштадта и сегодня стоит этот скромный обелиск. Надпись на нем гласит: «Офицеры «Азова» любезному сослуживцу, бросившемуся с кормы корабля для спасения погибающего в волнах матроса и заплатившему жизнью за столь человеколюбивый поступок». Этот памятник поставлен мичману Домашенко.
Из письма лейтенанта Павла Нахимова Рейнеке: «Свежий ветер нас подхватил, сколько возможно пользуясь им, в пять дней долетели до мыса Сан-Винсента. Оставалось на одни сутки переходу до Гибралтара, уже начали мечтать, что скоро достигнем цели своих желаний, но, как нарочно, штили и противные ветры продержали нас очень долго, не впуская в Средиземное море. 24 августа прошли Гибралтар. С сего числа ветер все время нам не благоприятствовал, и все переходы наши были несчастливы…»
Корабельная жизнь текла своим чередом. Несмотря на погоду, настроение у всех было приподнятое. И если вечерами матросы лихо отплясывали камаринскую на баке, то офицеры в это же время с неменьшим воодушевлением распевали под гитару романсы в кают-компании.
За Гибралтарской скалой на мореплавателей обрушилась небывалая жара. И хотя палубы беспрерывно поливали забортной водой, смола из пазов все равно текла ручьями.
– А какой у нас в Устюге мороз, аж ухи заворачивает! – мечтательно вздыхал в тени паруса какой-то молоденький матросик. – Не то что тутошняя жарища, будь она неладна!
– А ты без толку не лайся, – одергивали его ветераны средиземноморских компаний. – Это еще цветочки, а вот как с пустынь Египетских дунет их сиротка, вот тогда уж точно ад будет!
Сироткой ветераны кампаний средиземноморских именовали знойный африканский сирокко, а вот насчет ада говорили правду сущую, ибо от «сиротки» добра ждать не приходилось!
Вскоре среди молодых матросов пополз слух, что от пекла и солнца можно почернеть до полного африканского обличил.
– Куды ж я ефиепом али арапом чернорожим к Матрене своей возвернуся! – не на шутку пугались они. – Меня ж не то что девка – мать родная не признает!
– Не журись, сердешные, – утешали их старики, в усы промеж себя посмеиваясь. – Мы вот уж третью гулянку сюды делаем, а арапами так и не сделались! Чернота тутошняя враз сходит.