Господи, подари нам завтра!

– Мамочка! – услышала Рут.

И, прежде чем успела осознать, из горла её вырвалось хриплое:

– Сынок! Мальчик мой!

В тот вечер она вернулась в свой дом, ведя Нюмчика за руку, точно ребёнка. Бер, увидев их, побледнел, отпрянул от двери.

– Вот и я, папа, – глухо сказал Нюмчик и грузно сел на свою кушетку.

Бер подошел к нему, Нюмчик попытался встать.

– Сиди, – Бер прижал к груди голову сына. – Ему почудилось, время повернуло вспять. И его сын Нюмчик – не солдат, вернувшийся с войны, а мальчишка-подросток, прибежавший с улицы.

А Рут замерла, сцепив руки – ей казалось, что всё это сон. «Что стоишь? Ему помыться нужно. Грей воду!», – услышала она, словно издалека голос Бера и бросилась разжигать плиту, таскать со двора воду, готовить ужин. А на уме было одно: «Геля!» Наконец, Рут решилась и, улучив минуту, подозвала Бера:

– Беги к ней, – сказала шепотом, – живая или мертвая, чтоб была здесь вместе с мальчиком и всеми своими бебехами.

С этого дня в её душе поселилась птица радости. Она будила её среди ночи своим щебетом. И Рут, затаив дыхание, прислушивалась к тихому посапыванию за ширмой, где обосновалась семья Нюмчика. «Готыню, – возносила она молитву благодарности, – неужели для того Ты водишь нас по бескрайней пустыне горя, чтобы мы знали цену счастью?» – и смотрела бессонными глазами в тёмную ночь.

Ей казалось, что её жизнь теперь лишь только начинается. Она не чувствовала ни груза прожитых лет, ни горечи прошлых обид. « Всё теперь будет хорошо, – шептала Рут как заклинание, – больше я не буду тебе надоедать, Готыню, своими просьбами. Главное, Ты мне вернул его живым».

Через неделю Нюмчик, надев сапог Бера и, начистив его до зеркального блеска, пошел устраиваться на работу. Он не вернулся домой ни вечером, ни утром следующего дня. Рут нашла его через трое суток около пивной. Нюмчик валялся в грязи. Увидев её, заплакал пьяными слезами:

– Они сказали мне: «Вы поменяли фамилию, но вы – еврей, а евреев в лагерях расстреливали в первую очередь. Как вам удалось уцелеть? И где потеряли ногу? Говорите, в партизанском отряде на территории Словакии? Но у вас нет свидетелей».

Рут привела его домой. Помыла и уложила спать. Через неделю он снова пошел устраиваться на работу и снова пропал. Это продолжалось год. Наум ходил из кабинета в кабинет, стучал протезом, доказывая своё право быть учителем.

– Ты кончишь тюрьмой, – однажды сумрачно процедил Бер, – эта власть считает себя самой справедливой на свете. Она не прощает, когда ей под нос тычут её дерьмо.

И снова Рут тревожила Б-га своими мольбами: «Готыню! Неужели моему сыну суждено умереть как последнему пьянице под забором». Она даже решилась без ведома Тойбы поговорить с Тимошкой. Но тот смутился и начал отнекиваться:

– Мама, не просите. Я не помощник вам в этом тёмном деле.

– Оставь его! – кричал Бер, каждый раз, когда она приволакивала сына домой.

– Сколько ты будешь с ним носиться? Хватит! – пламенела от гнева Тойба, с детства не прощавшая брату родительской любви.

А Нюмчик продолжал искать справедливости, снова и снова обивая пороги, снова и снова выслушивая: «Мы не можем допустить вас к детям!» Потеряв всякую надежду, запил и переселился в развалюху на окраине, прибившись к своему бывшему однополчанину, ослепшему после контузии. Опять, как в прежние времена, Рут спешила к нему, неся через весь город полную кошелку домашней стряпни. Робко постучавшись, открывала скрипучую щелястую дверь хибары, её обдавало смрадным спертым воздухом. При виде матери Нюмчик свирепел, гнал её домой. А Геля так ни разу к нему не наведалась, а вскоре снова ушла на квартиру. И до Рут дошли слухи, что с кем-то сошлась.

Через год Нюмчик внезапно опамятовался.

«С этой властью у меня всё кончено!» – сказал он и сел за сапожный верстак. Рут угрозами и посулами опять вернула Гелю в свой дом. Бер молчал, точно каменный. Рут металась между ними, пытаясь сгладить все углы. Забросив ремесло, взялась за хозяйство. Готовила ли еду, мыла ли, стирала – каждую минуту вслушивалась в голоса мужа и сына. Но в душе понимала, что под одной крышей этим двум мужчинам из рода Ямпольских не ужиться. И дело не только в Геле. Хотя и в Геле тоже. А если нет, то почему Бер ночью, едва заслышав шорох за ширмой, вставал и, громко шаркая ногами, начинал ходить по комнате?!

– Что ты сторожишь их? – однажды не выдержала Рут, – они муж и жена перед Б-гом и людьми. Или решил всю оставшуюся жизнь стоять со свечкой у их постели? – и язвительно засмеялась.

Бер ничего не ответил. Лишь обжёг ненавидящим взглядом.

Вот тогда Рут решила разрубить этот узел. На помощь пришла рябая Поля.Через неделю жилье для Нюмчика и Гели было найдено. Комната с выходом на улицу, и место удачное – возле вокзала.

Хозяин, старый горбун с мятым морщинистым личиком, бывший часовщик, запросил столько, что у Рут голова закружилась. Она начала было торговаться, но горбун твердо стоял на своем:

– Если б не Полина – я бы с вами не связывался. Мне от таких квартирантов – одно беспокойство и риск. Опять же дворника, участкового, управдома – всех надо подмазать. Так что ни рубля не уступлю. И плата – за год вперед.

Теперь нужно было раздобыть деньги. И Рут пошла к Купнику, к этому вору и пройдохе, который даже во время войны умудрялся обделывать свои гешефты. К тому самому Купнику, к которому, будь её воля, не подпускала бы Бера и на пушечный выстрел.

– Мадам Ямпольская? – Купник, галантно пододвинув ей стул, стал расспрашивать о Бере и детях. Но Рут сразу приступила к делу и назвала цифру, – что вы! Откуда? Я – бедный человек, – начал отнекиваться Купник, – если даже и имею что-то на черный день, то не могу рисковать последней копейкой. Кроме процентов мне нужны гарантии.

– Гарантии ? – Рут на миг растерялась. – Но вы же знаете нас столько лет.

– А вдруг завтра ни с того ни с сего вы надумаете уехать в Биробиджан?

Купник рассыпался мелким смехом. Глаза Рут обрели цвет стального клинка:

– Послушайте, Купник, вы за свой грош найдёте меня не только на краю земли, но и на том свете. Мало того, еще выставите счёт за дорогу в обе стороны. А что до гарантий, то сами знаете, чего они стоят. Я о партии сапог, которые вы продали румынам в 43 году. Говорят, вы клялись, что они в них дойдут до Москвы. Но оказалось, что это сапоги для покойников. Они разваливались прямо на ходу, через сотню шагов.

– Мадам Ямпольская! Что вы несете? – лошадиное лицо Купника побледнело и стало ещё длиннее.

– Разве вы после этого не скрывались от румын в отряде биндюжника Зюни Файнштейна? – деланно удивилась Рут, – ходят слухи, вы заплатили за это царскими червонцами, Зюня купил на них еду и оружие для отряда. И отряд продержался до прихода наших.

– Враньё! – закричал Купник, – кто вам это наплел? Ваша семья в войну отсиживалась в эвакуации.

– Слухами земля полнится. Вы ещё не забыли Боруха? Он делал взрывчатку. А его мать Рэйзл? Она куховарила в отряде. Вы пытались её подкупить, чтобы зачерпывала погуще и побольше. Это моя родня – зять и сватья, – Рут расхохоталась в лицо растерявшемуся Купнику.