Господи, подари нам завтра!

– Нет, — повторила я твердо.

– Вот как! Зачем же пани называет себя еврейкой? — Зибуц окатил меня холодным взглядом.

– Это не зависело от меня. И потом, какая разница? Человек есть человек.

– Вот как! Тогда подойдите сюда! — Он подтолкнул меня к висевшему на стене маленькому зеркальцу. — Посмотрите внимательно. Разве эта женщина не плод с древа Израилева? Кто вам дал право захлопывать за собой дверь в еврейство? Или, быть может, пани выкрест? Я видел таких. Они ходят в костел. Целуют ксёндзу ручку.

Но все вокруг знают, что они – выкресты! Слышите? Все! — Он гадливо передернулся.

«Выкрест? Вот оно что! Веревочка с крестиком! Но это было так давно». И, непроизвольно положив руку чуть ниже ямки на шее, где когда-то болтался нательный крестик, я пробормотала:

– Все люди.

– Но если пани безразличен её народ, то почему не изменила ему?

Почему не взяла себе другое имя? – Губы Зибуца сложились в презрительную усмешку. – В конце концов, за деньги можно сделать всё!

Я пожала плечами. Мне хотелось лишь одного – вырваться из этого дома. Старик, не дожидаясь ответа, высокомерно прищурился:

– Понимаю, пани хотела остаться честной. Вы предали наши страдания! — вдруг выкрикнул он, и в его блеклых голубых глазах мелькнула ярость.

«Почему людей объединяют лишь боль, ненависть и страх перед грядущей опасностью? Они сбивают их в стадо овец». – На меня навалилась нестерпимая безысходность.

– У каждого народа своя судьба, – угрюмо ответила я.

– Мне жаль пани. У пани, кроме самой себя, никого в этом мире нет. Вам не страшно одной? — И требовательно посмотрел на меня, словно пытаясь познать мою истинную суть.

Неприязнь к старику нарастала с каждым его словом. «Этот человек хочет разобрать тебя на части, точно игрушку. Потрогать все твои рычажки и пружинки. И только для того, чтобы заставить делать то, что считает нужным».

– А вам? — уже не скрывая неприязни, спросила я.

Мои слова его озадачили.

– Страшно? — медленно произнес он. — Да, вначале было страшно. Но потом понял, что не один. Они всегда со мной. Иногда ловлю себя на том, что разговариваю с ними, советуюсь.

Зибуц кивнул на пол. Мне стало жутко. Я шагнула по направлению к двери.

– Одну минуточку. — Не спуская с меня глаз, старик быстро подошел к столу. Лихорадочно вороша бумаги, вкрадчиво спросил: — Неужели пани совсем не интересуют деньги? Я имею в в виду настоящие деньги, долляры, а не эти разноцветные фантики, злотые. – И помахал в воздухе сотенной польской купюрой.

– Как вы смеете? — вспыхнула я. — Вы хотите меня купить?

Он залился высоким пронзительным смехом.

– Так и знал. Вы, русские евреи, такие. Никто из вас не знает, зачем пришел в этот мир. Ничего за душой. А гордости как у пана Потоцкого. Кто был ваш дед? Портной? Продавец рыбы?

– Сапожник, — с вызовом отозвалась я.

– Голытьба. Молоток и колодки. — Зибуц снова засмеялся. — Это сразу видно. Женщина два дня в городе и ни на грош себе ничего не купила. Где ваши украшения? Кольца? Серьги? Вы не знаете, что могут дать деньги. У вас их никогда не было. На то, что я оставлю, вы безбедно проживете до конца своих дней. Я с того света не могу проверять ваши счета! Сколько людей хотело бы быть на вашем месте! Этот аид из Вильно…

– Чем вы торгуете? — сдавленно выкрикнула я. — Мелкий лавочник!

Он ошеломленно посмотрел, потом взгляд его скользнул к маленькому окну. Через грязное стекло была видна задняя, бугристая сторона памятника. Она позеленела от сырости и заросла мохом.

Из глаз старика выкатилось несколько мутных капель. Они медленно поползли по впалым щекам, по длинному тонкому носу.

– Вы не смеете так говорить. Тут приезжал большой начальник.

Предлагал квартиру, деньги. Я им сказал: «Найн! Зибуц не продает пепел евреев». В этом городе все ждут моей смерти. Когда-то здесь была окраина, а сейчас – центр. Им нужна эта земля. И они свое дело сделают.

Он наклонился, и я почувствовала тяжелый запах больного, старого человека.

– Эти люди следят за мной. Перехватывают мои письма. Они подкупили доктора, у которого лечусь. Он прописал порошки, но мне от них с каждым днем всё хуже и хуже, — выкрикивал он тонким прерывистым голосом. — Недавно приснился отец. Сказал, что скучает без меня. И я понял — мои дни сочтены. Теперь у меня нет выбора. Слишком долго тянул.

Я стояла, вжавшись в косяк. Наконец хрипло выдавила из себя:

– Мне нужно подумать.

– Гут, — прошептал старик и настежь открыл дверь.

Поздним вечером следующего дня кто-то постучался ко мне в номер.

– Пани дозволит? — У порога стоял портье. — Письмо от пана Исакия.

Двусмысленно улыбаясь, он протянул конверт:

– Пан в кавярне.

Портье показал в сторону окна, из которого были видны разноцветные зонтики кафе.

– Хочу вам поведать, — продолжал портье, мешая русские и польские слова, — пан Исакий немножко странный. — Он прищурился и покрутил пальцем у виска, словно ввинчивал в стену шуруп. — В городе все про это знают. Он вжэ обяцал пани наследство?

– Так, — растерянно пробормотала я.

Портье коротко хихикнул:

– Пан Зибуц часто цепляется до приезжих. Весной приезжал пан из самого Вильно…

– Бардзо дзянькуе, — перебила я его.

Портье бесшумно выскользнул за дверь. Я торопливо надорвала конверт. Из него выскользнула записка. Старомодным витиеватым почерком на плотной глянцевитой бумаге была выведена всего лишь одна строчка: «Осталось три дня. Я жду. Ицхак Зибуц». Прячась за занавеской, я бросила быстрый взгляд на площадь. Кафе ещё работало, но посетителей почти не было. Официант, не торопясь, собирал в тележку грязную посуду и скатерти. И тут я заметила Зибуца.

Он сидел за крайним столиком, подперев голову рукой и глядя в упор на мое окно. «Конечно, старик не в своем уме. Сбивчивая, торопливая речь. Беспокойный взгляд. А главное – его дом! Запустение и убожество! Как раньше не догадалась? Ведь всё было ясно с первого же дня!» Я быстро отступила вглубь комнаты.

Теперь каждый день после работы, нигде не останавливаясь, бежала прямо в гостиницу. Но все равно то и дело сталкивалась с Зибуцем. Он облюбовал скамейку прямо у входа в отель. Обычно сидел, перекинув нога на ногу. Но ни разу за всё это время не сделал даже попытки со мной заговорить. Встречаясь взглядом, сдержанно кивал, тотчас отводя глаза.