Господин Изобретатель. Книги 1-6

Нотариус вскрыл конверт и зачитал завещание деда. По завещанию все движимое и недвижимое имущество, права на торговую марку и привилегии отходили мне. Лизе я должен буду выплачивать по 10 тысяч рублей ежегодно в течение 10 лет, Николаю и Ивану, полагалось выплачивать по две тысячи рублей ежегодно в течение 10 лет при условии, что они будут жить за Уралом в старообрядческих селах (причем, в течение двух лет привыкать к простому крестьянскому труду у крепких хозяев — были приведены адреса этих хозяев, а затем они вольны вести свое хозяйство и богатеть, не покидая села). Вот такие условия поставил дед, Николай как услышал их, стал выть зверем и кричать, что лучше уж на каторгу, а Иван выслушал условия спокойно, с достоинством, чего я от него не ожидал.

После этого пристав вручил мне конверты с ключами, переданными ему следователем, и сказал, что я волен забрать свое заявление в отношении Николая и Ивана или, наоборот дать делу ход, тогда они пойдут под суд. Я сказал, что через день я приму решение, так как мне нужно найти привилегии и я не уверен, не уничтожили ли их мои родственнички вместе с завещанием, которое хранилось здесь. Иван закричал, что привилегий они не трогали, в тайнике было только завещание, но я повторил, что завтра приму решение относительно их будущего. Иван закричал, что он примет решение деда и не хочет в тюрьму, Николай же смотрел на меня исподлобья и молчал, только глазами зыркал. "Ну, чисто волк" — подумал я и предложил дяде тоже еще раз подумать о своем выборе: каторга или здоровый труд и относительная свобода. Потом полицейские их увели, я поблагодарил нотариуса и вручил ему вознаграждение за профессионализм и честность, а потом ко мне подошел Управляющий заводом. Он поздравил меня и передал десять пакетиков с препаратами, пять помечены арабскими цифрами от 1 до 5 и пять — римскими, тоже от I до V: когда мы поехали на Новодевичье, я позвонил с телеграфа в Купавну и дал инструкцию Вознесенскому приготовить мне по пять образцов, пронумеровав их в случайном порядке. Арабскими цифрами были обозначены ПАСК и другие три потенциально противотуберкулезных препарата; римскими были обозначены препараты СЦ и новые из его группы, причем для контроля в каждой группе было два пакетика с ПАСК и с СЦ. Номера знал только Воскресенский, они же в запечатанном конверте хранились в сейфе Управляющего. Препараты предназначались Лизе, которая должна была проверить их у Мечникова.

Лиза засобиралась в Швейцарию через Париж, сначала заедет к Мечникову, я спросил, не нужны ли ей деньги, может выплатить сразу за год? Лиза сказала, что денег на счету в Цюрихе у нее достаточно, там деньги за дом, предназначенные для оплаты обучения (она оплатила только первый семестр), все переведено в золото и в швейцарские франки, так что денег у нее много.

В сейфе деда были все привилегии, другие финансовые документы, в том числе удостоверяющие собственность на завод и земельные участки. Отдельно в шкатулке лежали грамота на пожалование почетного гражданства, грамота, удостоверяющая права купца первой гильдии, и золотая медаль.

В двух шкатулках побольше: в одной было около ста тысяч ассигнациями, в другой — столбики золотых империалов, тоже более чем на сто тысяч. Интересно, сколько на счету в банке? По всему — я теперь миллионщик, заводы-то стоят не менее полумиллиона, а то и больше! Да еще лавки и склады с товаром, представительства. Ведь это целое большое хозяйство, как же мне теперь с ним управляться. Прямо хоть со службы уходи. И вот, накликал — через день принесли срочную телеграмму от генерала Обручева срочно вернуться в Петербург по неотложному делу. Неужто Агеев нашелся!

Глава 11. Вновь на службе

Успел на поезд практически к отправлению, заехав в полицейское Управление и еще раз увидевшись со своими родственниками, находящимися под стражей. Николай все так же брызгал слюной и кричал, что никаких подачек ему не надо, что он всех газетчиков подымет, чтобы написали, как у него из-под носа миллионное состояние увели. Иван, напротив был спокоен, сказал, что ему все надоело и он согласен поехать к кержакам [196] . Я написал прошение, что не имею претензий к брату, а дядя пусть идет под суд, тем более, что я сам слышал, как он подбивал Ивана вскрыть сейф и свалить все на слуг. Дал Ивану сто рублей на дорогу и сказал, что переведу остальные деньги, как только он приедет на место и хозяин двора, где он будет жить, напишет мне письмо об этом. Ивана освободили при мне и он ушел, провожаемый злобными дядиными выкриками. На прощание Иван сказал, что то завещание, которое они сожгли, было с более благоприятными условиями для Николая и Ивана — они получили бы по 30 тысяч единовременно и без всякого обязательства трудится у хозяина-старообрядца, Лиза тоже получала все деньги сразу. Но, потом, видимо, сын и старший внук надоели деду своим пьянством и безобразными выходками, поэтому дед и принял более жесткое решение.

196

Старообрядцы керженских скитов (по реке Керженец в Нижегородской губернии) после гонений, переселились на Урал и дальше в Сибирь, поэтому часто кержаками называют вообще всех старообрядцев. Приверженцы старой веры наиболее строгого толка, но в их вере есть и элементы древнего язычества.

— Вот Колька и злиться, а так бы получил денежки и опять по бабам, — заявил Иван с плохо скрываемым злорадством, — вон волком воет, оттого, что бумагу уговорил сжечь, все сразу хапнуть захотел. Свежее-то завещание у деда где-то в сейфе или в бюро лежит, а про старое в потайном ящике стола он забыл, наверно, зато Колька помнил, где тот ящик. Нотариус хранил только последнее завещание, а старое уничтожил, но мы-то этого не знали, поэтому спалили то, что нашли.

Я спросил, а почему Лизе тоже решено в рассрочку платить, на что Иван ответил, что это, наверно, из-за маменьки, которую бросил, забрав все оставшиеся деньги, ее пан Казимеж. Теперь она перебивается уроками французского в Варшаве, а где живет, то Иван не знает. Дед же рассудил, что Лиза еще молодая, может замуж выйти, и, для того чтобы какой-нибудь проходимец-муж все ее деньги не забрал, то пусть лучше пропадет их малая толика, а Лизе что-то и останется. Я подумал, что, если вдруг маменька объявится, то надо пристроить ее в заводскую школу, пусть ребятишек языкам учит, и дать казенную квартиру. Дед же завел при заводе, по образцу Морозовых, амбулаторию и школу, да не просто амбулаторию, а целую маленькую больницу с докторами, а школа и не совсем только трехклассная. Для способных детей обучение до 6 классов (вот там и преподают французский и немецкий), а потом, после экзаменов, возможно поступление в реальное или коммерческое училище за заводской счет, но, потом, после училища, надо десять лет отработать на заводе, уже, как минимум, помощником мастера, ну а потом — мастером.

В Петербурге, заехав на квартиру и приняв ванну, отправился в Главный Штаб к генералу Обручеву. Николай Николаевич принял меня, расспросил о самочувствии, высказал соболезнования по поводу смерти деда. Я спросил про судьбу Агеева, генерал ответил, что ничего нового сказать не может, немцы не запрашивали ни МИД ни Штаб, как будто ничего и не было. Альфред Вайсман арестован и дал показания о службе на русскую разведку, по этому поводу германский МИД послал секретную ноту на Певческий мост [197] . Наш министр иностранных дел Гирс ограничился заявлением, что Вайсман, будучи германским агентом, убил одного русского подданного и искалечил другого (имелись в виду Герман и я), передавал в германский Генштаб секретные сведения и украл два русских изобретения, поэтому, чтобы загладить вину, полковник Вайсман принял решение сотрудничать с русским разведочным отделом. На том дело и закончилось, больше претензий немцы не предъявляли, но, кое-что просочилось в немецкие газеты, которые, как обычно, устроили крик по поводу русских шпионов, наводнивших родной Фатерлянд. В одной из этих газетенок была заметка о перестрелке в берлинской гостинице, в то время, когда там жил Агеев. По мнению корреспондента, это была перестрелка между германской тайной полицией и шпионом, в результате которой шпион то ли застрелился, то ли был застрелен. Чей это был шпион, газета не сообщала, но, по умолчанию, читатели и так должны были сообразить, что русский.

197

Там располагался русский МИД.

— Боюсь, что больше мы Сергея Семеновича не увидим, — сказал генерал, поднимаясь из-за стола. — Впрочем, есть слабая надежда на то, что он был взят раненым в плен и находится где-нибудь в крепости, а немцы склоняют его к сотрудничеству или сделают попытку обменять на своего агента.

Мы помолчали, потом генерал продолжил:

— Я вызвал вас по другому поводу, но тоже по разведочному, вы ведь еще на службе, не так ли? Помните есаула Лаврентьева, захваченного в плен дикарями? Так вот, это случилось во французском Сомали, французская Восточная Африка, близ порта Джибути.

Лаврентьев был командирован с секретной миссией в Абиссинию, вместе с двумя десятками казаков под командованием сотника Шерстобитова. Есаул имел при себе письмо к негусу [198] Менелику II от Его Императорского величества, подарки и две сотни винтовок Бердана с сотней патронов на каждую. По пути на них было совершено нападение, Лаврентьев и подарки были захвачены, Шерстобитов с оставшейся сотней винтовок и десятью казаками прорвались и ушли в Абиссинию. Сотник доложил, что на его глазах пятеро казаков было убито, то есть захвачены Лаврентьев пятеро казаков, не исключено, что ранеными. Негус встретил сотника довольно холодно, поскольку у него не было верительных грамот, но винтовки принял. Сейчас Шерстобитов с оставшимися казаками находится при дворе негуса и просит прислать полномочного посла и попытаться найти и выручить русских из плена сомалей [199] , о чем он передал через абиссинского курьера из французского Джибути телеграмму в наш Штаб.

198

Император Абиссинии, ныне Эфиопии, полный титул "негус негешти" или "царь царей".

199

Так в России 19 века называли жителей Сомали, ед.ч. — сомаль"

Холодный прием объясняется, на взгляд чиновников МИДа, тем что шесть лет назад пензенский мещанин Ашинов, самозванно объявивший себя казачьим атаманом, уже посылал Менелику послания и искал личной встречи, но был задержан на абиссинской границе и, как лицо, не имеющее верительных грамот и документов, выслан абиссинским губернатором из города Хараре обратно в порт Джибути, где был посажен на пароход, идущий в Россию. Высылке способствовало вызывающее поведение Ашинова по отношению к абиссинскому губернатору, человеку жесткому, если не сказать, жестокому, так что мещанину еще повезло, что живым унес ноги, а не был посажен на кол. Так что вам придется еще и поправлять отношения с абиссинцами и французами, испорченными Ашиновым.

— Николай Николаевич, вы же мне говорили, что я в отпуске по болезни, — попытался отделаться от командировки к африканским дикарям (явно, что никто из МИДа туда ехать не захотел). — Вы говорите так, как будто я уже согласился, а ведь у вас лежит мой рапорт об отставке. Я только что хотел делами в Москве заняться…

Обручев не дал мне закончить и стал говорить о том, что, конечно, я волен отказаться и выйти в отставку, но, насколько он меня знает, мне всегда интересы государства были ближе, чем личные и он всегда говорил об этом Государю, наградившему меня чинами и орденами. Генерал уверен, что, сейчас практически никого нет, кто бы справился с такой задачей, не Панасевича же посылать… Кроме того, я лично видел Лаврентьева и могу опознать либо его, либо его тело, а кроме меня Лаврентьев, поступив на службу в разведочный отдел, был знаком только с пожилыми чудаками из Географического Общества, ну и Агеевым, естественно.