Господин Малоссен

***

Не успел Малоссен освободиться от работы, как сразу же набросился на медицину. Он отправился к Марти, их семейному врачу, который пару-тройку раз уже спасал их от верной смерти; так вот, Малоссен теперь взялся за него. Он не стал говорить с ним о будущем ребенке, а просто сразу напустился на него:

– У вас одно на уме, как же: спасать людей, спасать людей! Могли хотя бы подумать, что с ними дальше будет…

Профессор Марти спокойно слушал, как Малоссен развивает эту тему. Профессор Марти был терпелив со своими пациентами. Не то чтобы он возводил терпение в ранг добродетели, однако оно весьма помогало в его клинических исследованиях. Сначала он засомневался, не всадили ли ненароком еще одну пулю в лоб его козлику, потом отбросил эту гипотезу, стал искать в другом направлении и наконец прервал-таки эти бурные излияния, установив верный, по его мнению, диагноз:

– Скажите, Малоссен, вы тут пыль-то поднимаете случаем не потому, что скоро станете папочкой?

– Потому.

– Прекрасно. Полмиллиарда индусов, весьма вероятно, находятся сейчас в том же положении, что и вы. Что конкретно вас интересует?

– Имя лучшего в мире акушера. Вы хорошо меня расслышали, доктор? Лучшего!

– Френкель.

– Не знаю такого.

– Потому что он не только самый лучший, но и самый скромный. Вы никогда не увидите его на телеэкране, это не какой-нибудь там Бертольд. Вместе с тем он столько раз принимал роды у звезд, членов монархических династий и прочих важных персон, сколько вы не наговорили еще глупостей за то время, как узнали, что Жюли ждет ребенка.

– Френкель?

– Маттиас Френкель.

***

В тот вечер Малоссен примчал домой как ошпаренный, схватил Жюли под локоть, и вдвоем они поднялись к себе в комнату так быстро, словно собирались немедля сварганить своему будущему отпрыску близнеца.

– Жюли, – сказал он, – Жюли, бросай своего гинеколога и отправляйся к доктору Френкелю.

– Я всегда делаю так, как сама захочу, Бенжамен. Но в данном случае наши с тобой желания совпадают: я как раз к Френкелю и хожу с самого своего первого цикла.

– То есть ты его знаешь?

– Ты тоже его знаешь. Вспомни: несколько лет назад, на той конференции лиги противников абортов, там еще был этот людоед Леонар, а мне надо было написать несколько строк… ну, вспомнил? Ты пришел вместе со мной, это было наше первое появление в обществе… Френкель там тоже присутствовал.

Малоссен отпрянул от Жюли, будто его током ударило. Да, теперь он ясно видел Френкеля, сидящего за столом на этой самой конференции: какая-то недоделанная оглобля, а не человек, весь из костей и сухожилий, космы топорщатся ежиком, как иглы бенгальских огней, а взгляд такой отстраненный, будто он узрел самого Святого Духа во плоти. Малоссен не только вновь увидел его, но и вспомнил, что тот говорил. И сам себе не поверил.

– А ты, Жюли, ты-то сама помнишь, что он посмел сказать тогда, на той конференции?

Еще бы! У Жюли – профессиональная память, она – журналистка.

– Прекрасно. Как и все те господа, он выступал против абортов, он процитировал одного из Отцов Церкви, кажется, святого Фому: «Лучше родиться хворым и убогим, нежели не родиться вовсе». И его прервала какая-то длинная девица, запустившая ему в лицо сырым бифштексом, вопя, что это ее зародыш. Так?

Малоссен сделал глубокий вдох, словно вобрав в легкие весь воздух комнаты.

– И ты доверишь этому принимать наши роды?

– Разве Марти не порекомендовал его как лучшего?

– Лучшего? Людоед наоборот! Тип, который готов вытащить всех, хоть монстров с шестью головами!

– Лучше было бы, наверное, чтобы ты сам встретился с Маттиасом и поговорил с ним.

– Маттиасом? Ты называешь его по имени?

Тогда Жюли, как всегда в своем репертуаре, парировала самым что ни на есть неожиданным ответом:

– Мы с ним, что называется, друзья.

***

За чем последовал визит к Маттиасу Френкелю, акушеру звезд и монархов.

Обстановка говорила сама за себя: просторный кабинет в одном из особняков шестнадцатого округа, [2] обюссонские ковры (настоящий шестнадцатый век!) на стенах. «Святой Георгий, попирающий дракона», что висит над головами пациентов – начало шестнадцатого, Карпаччо. Даже голова самого Френкеля, казалось, относится к тому же веку. Лицо – иссохшая древесная кора с полотен Грюневальда. Худой, как сама Инквизиция. Взгляд испепеляющий – хоть факелы зажигай. И в довершение портрета, пепел седых волос на его видавшем виды черепе.

2

Один из самых респектабельных районов Парижа.

– Вы и в самом деле это сказали? Ну из святого Фомы, я правильно расслышал?

– Да, и это, к сожалению, именно то, что я думаю… Давний спор, который мы ведем с вашей женой.

(Моей женой? Какой еще женой? С чего он взял? Жюли мне не «жена», уважаемый, но как еще назвать женщину, которая тебе не жена, и избежать при этом избитых клише языка любви?)

– О, простите… я забыл, что Жюли и вы… что вы живете в грехе… бедные дети…

Тщедушный анахорет, питающийся кореньями, и вдруг хоп – и перед вами уже улыбающийся Маркс (Гарпо, тот, что из квартета [3] )!

3

Имеются в виду американские комики Братья Маркс: Гарпо, Зеппо, Гручо и Чико.

– Серьезно, господин Малоссен, вы в самом деле думаете, что я оставлю вам шестиголового ребенка? Или двенадцатиголового – вдруг будут близнецы?

– Вы же сами это сказали тогда на конференции!

– Это говорил святой Фома… А я… меня прервали окровавленным куском телятины… А то я бы еще кое-что добавил.

Френкель замолчал. Как замолкают после долгой речи. Он дышал прерывисто, как астматик. Посмотрев на свои руки, он извинился:

– Я всегда был слишком медлителен… Чтобы выступить, мне нужно сначала написать черновик… Я подыскивал нужные слова, а та женщина, возьми и швырни в меня этот… аргумент… Я хотел сказать… сказать, что…

И правда, очень, очень медлительный. Длинные пальцы саламандры с крайней осторожностью перебирают сантиметры будущего. Улыбка сомнения.

– Я хотел сказать… что согласен со святым Фомой… но что в любом случае это личное дело каждого… потому что нет большего преступления, чем подменять чужую совесть своей.

(В этом, пожалуй, соглашусь.)

– Единственный урок, который нам следовало бы вынести из Истории, по моему мнению.

(Поконкретнее, пожалуйста…)

– Это стремление навязать свою точку зрения… сколько жертв за столько веков, вы не находите?.. Все эти убеждения, все губительные тождества… Разве нет?

Да… да, да. И число этих жертв имеет в последнее время устойчивую тенденцию к росту. В общем счете, я начинал ему симпатизировать, этому Френкелю. Он подыскивал не только слова.

Улыбка.

– Иначе говоря, господин Малоссен… через несколько недель Жюли будет знать абсолютно все о поселившемся в ней маленьком постояльце: число голов и ног… пол… вес… группу крови… и тогда уже ей решать, оставить его или нет. Как скажете.

– И потом, кому когда-нибудь удавалось навязать Жюли что бы то ни было?