Господин Малоссен

Да, он добился разрешения снимать мой процесс, этот мэтр Бронлар!

Отсюда и особое внимание к спецэффектам.

Он знает, что камера подчеркивает движения и слова.

Никаких лишних жестов.

Никаких лишних слов.

– Нет, Малоссен отправился в Веркор не за тем, чтобы отомстить за своего не родившегося ребенка. И вам, к несчастью, придется защищать вовсе не убитого горем отца…

Мой адвокат слушает во все свои пылающие уши, и скамья в зале суда превращается в школьную скамью, и голос мэтра Бронлара нудит по-учительски.

– Вам следует понять одну простую вещь: ваш подзащитный не случайный убийца. Он не импульсивен, не, тем более, сентиментален. Какой отец отправится объезжать винные погреба, потеряв своего ребенка? Нет, ваш клиент – убийца, спокойный и хладнокровный, который уже много лет назад открыл дверь преступности, сделав единственный трудный шаг – первый. Но едва он переступил этот порог, как им овладело одно лишь стремление. Просто так убивают в первый раз. Дальше убивают уже из выгоды. А в этом случае, дорогой коллега, предметом его вожделения стал предмет всеобщей зависти, фильм… фильм, который станет событием века! И который влюбленный студент пытался уберечь от чьих бы то ни было посягательств.

Молчание.

– Студент поплатился за это жизнью.

Молчание.

– Он был ненамного младше вас, мэтр…

Какая жалость в глазах мэтра Бронлара, нависшего над моим желторотым защитником!

– Ваш клиент… – шепчет он.

Он подыскивает слова, он размышляет. Он шепчет в черный микрофон, совершенно невидимый в черноте его мантии:

– Ваш клиент – истребитель жизни.

Крупный план «истребителя жизни», который не может оторвать глаз от монитора. Я впервые вижу себя в телевизоре. Это я, там, как раз напротив меня. По бокам – два жандарма глядят прямо перед собой, затем – наезд камеры, и я один, на переднем плане – и еще раз! – опять я, крупным планом, теряюсь в собственном изображении.

– Истребитель жизни, которому не противно собственное лицо, – заключает мэтр Бронлар.

Эта коротенькая фраза довольно долго пробирается сквозь мое оцепенение, прежде чем взорваться у меня в мозгу. Когда я вновь поднимаю голову, они все внимательно смотрят на меня. Смотрят, как я смотрю на себя.

***

Какая железная логика заключена в подходе честных людей к преступнику!

Как точно они подгоняют вам ваше детство, характер, мотивы, предумышленность, примененные средства и орудие, собственно убийство и поведение после преступления… Все встает на свои места! Штыри в пазы! Все «приобретает смысл»… и слова, и молчание…

Им не правда нужна, нет, а связность.

Судебная ошибка – это всегда шедевр последовательности.

И вы еще хотите, чтобы я пересказывал вам свой процесс?

***

Мэтр Рабютен оказался самым строгим. Он взывал к памяти Маттиаса. Но начал он с меня. Вот такой синтез. Он обратился к судьям.

– Как и вы, господа присяжные заседатели, я очень внимательно выслушал речь моих выдающихся коллег. И я сделал вывод, который не должен вас удивить.

Мэтр Рабютен… Я никогда еще не видел такого прямого человека. В буквальном смысле. Лицо продолжает вертикаль тела. Две ровные морщинки отвесно спадают в безупречные складки его тоги. Сама совесть, ни больше ни меньше.

– Этот человек…

Он достает меня перпендикуляром взгляда.

– Этот человек – человек.

Таков его вывод.

– Просто-напросто человек, такой же, как вы или я.

Развивает мысль.

– Сегодня здоров, а завтра – в больнице, где ему делают пересадку, что с каждым может случиться, и травмируют, что тоже происходит нередко; человек со вкусом, выбирающий лучшие вина; и одновременно самый обыкновенный человек, которого увлекает собственное изображение на экране; человек влюбленный, который не захотел открыть полиции, где скрывается его подружка, – разве не поступили бы мы точно так же на его месте? – но прежде всего это человек, который готовился стать отцом…

Пауза.

– Прерванное отцовство.

Обводит широким взглядом панораму присяжных.

– Может быть, и среди вас, господа присяжные заседатели, найдутся такие, кому довелось испытать эту боль?

Двое из них инстинктивно поднимают руку, но тут же опускают.

– Ужасно, не правда ли?

Какая тишина воцаряется в зале суда, где каждый пытается прочувствовать глубину этого несчастья!

– А теперь представьте, что у вас силой вырвали эту жизнь.

Всеобщее возмущение. Раго вдруг вскакивает со скамьи, Бронлар вытягивается, насторожившись, Жервье застыл, выпучив очки, готовый в любую секунду наброситься, как кобра, и мой желторотый защитник, как болванчик, закивал головой, удивленный нежданной поддержкой.

Потому что именно это как раз и происходит.

Чудо.

Изменение союзнических отношений.

Блюхер приходит на помощь Груши. [34]

Рабютен, отстаивающий в суде мое несчастье.

Он продолжает, мечтательно:

– Да, мы бы стали мстить… все, сколько нас ни есть сейчас в этом зале.

На этот раз мэтр Раго выскакивает на арену. Но Рабютен пригвождает его на месте.

– Особенно вы, мэтр, вы ведь столь часто выступали за такое поведение! Ничего удивительного, что обвиняемый оказался одним из ваших адептов! В конце концов, он же человек, самый настоящий! Ну, превысил самооборону! Законная месть, которую осуждает законность! Это ваши собственные термины, почтеннейший. Я лишь следую за вами по вашему семантическому полю… которое всецело покрывает пространство ваших принципов!

34

Маршал Наполеона маркиз де Груши во время битвы при Ватерлоо (18 июня 1815 г.) не смог помешать соединению войск Англии и Пруссии (последние выступали под предводительством прусского генерала-фельдмаршала Блюхера).

Мэтр Раго так и остался стоять с открытым ртом.

Мэтр Жервье забавляется.

Мэтр Бронлар украдкой ищет глаз телекамеры, чтобы поделиться с ней улыбкой знатока.

А мэтр Рабютен уже продолжает:

– Что касается нас, мы не будем исключать гипотезу мести. Предположим, что доктор Маттиас Френкель пал жертвой разъяренного мстителя.

Небрежный жест в мою сторону.

– Если принять это предположение, то оказывается, что уничтожение свидетелей, поджог дома, кража фильма, все это уже следствия главной причины. Сорванные краны жестокости, самобичевание душегуба, который ожесточается против себя самого, усугубляя свою вину…

Мгновенная смена настроений в рядах присяжных. Я читаю в их взглядах, что они видят во мне убийцу, которого можно терпеть. Конечно, близко подходить не рекомендуется, но извинить можно, во всяком случае, понять-то уж точно.

– Это как раз то, что я отстаиваю!

Все уже и забыли про моего адвоката. Это его детский голосок только что запустил короткую фразу в «окно» одной из продуманных пауз.

– Это как раз то, что я отстаиваю!

Смех в зале.

Что, впрочем, никак не повлияло на серьезный тон мэтра Рабютена.

– И это допустимо, мэтр.

Он не называет моего адвоката молодым человеком, он не смотрит на него с высоты своего положения, нет, он зовет его «мэтр».

– Допустимо, но прискорбно, – добавляет он тут же.

Проходит какое-то время.

И он бросает:

– Потому что доктор Френкель никак не причастен к этому прерыванию беременности.

Что?

(Один из тех редких моментов, когда я и в самом деле с интересом вникаю в происходящее.)

Что? Маттиас невиновен? Благодарю вас, дорогой мэтр, Жюли была убеждена в этом, и ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, чем это подтверждение. Но как вы узнали? Где доказательства?