Господин посол

– Ты в самом деле так считаешь?

– Да. В этой стране мужчины не душатся.

– Но ведь я не из этой страны! Я индеец из Соледад-дель-Мар, - шутливо и вместе с тем гордо воскликнул кум диктатора.

"От индейцев Соледад-дель-Мар пахнет дымом и мочой, - подумал секретарь.
– А ты мошенник и предатель. Как и я..."

– Сейчас отправимся, Пабло.

– Отсюда до Белого дома можно доехать за десять минут, значит, в нашем распоряжении еще полчаса.

– Да! Но до встречи с Эйзенхауэром у меня назначено свидание с другим президентом.
– Он помолчал, и лицо его просветлело.
– Я хочу подъехать к памятнику Линкольну, чтобы выполнить обет, который дал себе еще мальчишкой.

"Комедиант!" - воскликнул про себя Пабло.

– Линкольн - один из тех, кого я особенно почитаю. Даже, пожалуй, больше всех, после Соледадской богородицы.

"Комедиант! Комедиант!" - Пабло старался взять себя в руки, но тщетно: он по-настоящему ненавидел посла.

Габриэль Элиодоро выпрямился, подошел к Ортеге, сдержанно поклонился и протянул руку. Секретарь был вынужден ее пожать, включаясь в комедию, которую разыгрывал посол.

– How do you do, Mr. President? Ха-ха-ха! Ну как?

– Хорошо. Только произносите "президент", а не "пресиденте". Кстати, пока я не забыл, название этого города - "Вашингтон", а не "Гуасинтон".

– В чем будет заключаться церемония?

– Она продлится немногим более пяти минут. Ведь вручение верительных грамот - простая формальность. Нет необходимости готовить какую-то особую речь. Достаточно выразить удовлетворение по поводу того, что вас назначили на этот пост, и пожелать, чтобы наша страна и Соединенные Штаты и впредь поддерживали хорошие отношения... Однако не беспокойтесь - я переведу все как надо.

Габриэль Элиодоро взглянул на часы.

– Ну, пошли!

В передней Мишель подал послу другой, ненадушенный платок и помог надеть пальто. Посол на мгновение остановился перед зеркалом, поправляя шляпу.

– Bonne chance, Monsieur l'Ambassadeur! - сказал мажордом.

Они вышли. Высокий и стройный в своей темно-синей форме Альдо Борелли стоял возле черного "мерседес-бенца", распахнув дверцу. Этому итальянцу с хитроватым лицом было немногим более двадцати.

– Добрый день, господин посол.

– Добрый день, Альдо. Проедем сначала к памятнику Линкольну.

Они расположились на заднем сиденье, Альдо тронул машину, и тут Габриэль Элиодоро вдруг затрясся от громкого хохота. "Если он рассчитывает, что я спрошу, почему он смеется, то напрасно", - подумал Пабло, но посол тут же объяснил:

– Знаешь, почему я так веселюсь? В пятнадцатом году американская морская пехота по просьбе диктатора Чаморро высадилась в Сакраменто, чтобы захватить в плен Хуана Бальсу и его партизан. И я - а мне тогда было лет двенадцать - плюнул однажды на флаг Соединенных Штатов и, спрятавшись за деревьями, бросал камни в патрули гринго. Вот этими руками я писал на стенах углем: "Американцы - грязные собаки!" А сейчас я - посол республики Сакраменто - направляюсь в Белый дом. Разве не удивительно?

Ортега лишь кивнул головой.

Габриэль Элиодоро искоса посмотрел на Пабло. Почему этот мальчик настроен против него? Впрочем, пусть... Через две недели он его завоюет. Или он не сын своего отца.

"Но кто мой отец?" - подумал он с горечью. В памяти всплыл образ матери. Лицо господина посла омрачилось.

Автомобиль ехал по Массачусетс-авеню. Когда они миновали бразильское посольство, Пабло подумал о своем друге Орландо Гонзаге, о том, что вечером в баре "Коннектикут" им будет о чем поговорить. Туда наверняка заглянет и Билл Годкин, который тоже с интересом послушает, как прошла церемония.

– Что это за башня?
– спросил Габриэль Элиодоро, когда машина проезжала по мосту над рекой Потомак.

– Это минарет мусульманской мечети, ваше превосходительство, - поспешил сообщить Альдо Борелли, говоривший с сильным итальянским акцентом.

– Мусульманской?
– посол удивленно взглянул на Пабло. Тот утвердительно кивнул.

"Мерседес" въехал в парк Рок Крик. Берег ручья, давшего название парку, был покрыт цветущими деревьями и кустами. На другом берегу Габриэль Элиодоро увидел кладбище с простыми надгробиями, серыми и черными, которые уступами поднимались до самой вершины холма.

– Это кладбище Оук Хилл, - сообщил Пабло.

– Как оно не похоже на наши! Надгробные плиты будто каменные столбы на дорогах. Могилы плоские. Ни статуй. Ни ангелов. Нет, наши кладбища, Пабло, мне нравятся больше. В этой стране даже смерть кажется менее трагической, чем у нас.

Габриэль Элиодоро вспомнил белые стены кладбища своего родного поселка, с вершины зеленого холма открывался вид на море. Он повернулся к первому секретарю, дружески хлопнул его по плечу и сказал:

– Держу пари, парень, то, что ты сейчас услышишь, ты не читал ни в одном учебнике по истории. Тринадцатый год вошел в нашу историю как трагический. Правление тирана Антонио Мария Чаморро было особенно жестоким. И Хуан Бальса со своими партизанами сражался за то, чтобы освободить народ от гнета. Однажды летом партизаны спустились с гор и на рассвете ворвались в Соледад-дель-Мар, перебив военные патрули. Пока половина партизан держала в осаде солдат пятого пехотного полка, запершихся в казарме, другая половина собирала продовольствие, лекарства, оружие, боеприпасы и вербовала добровольцев...

Пабло Ортега невольно заинтересовался. Речь посла лилась гладко, голос его был приятным, звонким.

– Когда наступил день, - продолжал Габриэль Элиодоро, - партизаны вернулись в горы, а окна и двери в домах Соледад-дель-Мар закрылись; на улицах остались только те, кто погиб в бою... Начальник федерального гарнизона вышел из казармы и подсчитал свои потери. Партизаны убили десять федеральных солдат и человек тридцать ранили. И знаешь, что сделал этот негодяй? Он тут же отобрал среди жителей поселка полсотни здоровых мужчин и объявил, что расстреляет их. Больше того! Он приказал почти всем остальным мужчинам, женщинам и даже детям подняться на кладбищенский холм и присутствовать при расстрелах.

Габриэль Элиодоро взглянул на Пабло, желая узнать, какое впечатление производит его рассказ. Затем продолжал:

– Я помню этот день так ясно, как будто все это случилось только вчера. Мне было тогда, должно быть, лет десять, ходил я босиком, в рубашке и штанах из грубого холста, в соломенной шляпе. Хуан Бальса был моим кумиром, и я ненавидел федеральных солдат.

Пабло заметил, что Альдо Борелли тоже внимательно слушает посла.

– Начальник гарнизона приказал, чтобы приговоренные к смерти сначала похоронили солдат. Потом заставил несчастных вырыть длинный ров за стеною кладбища и сбросить в него убитых накануне партизан Бальсы. Расстрелы начались около полудня. Стоял один из тех жарких дней, когда небо пышет зноем, словно раскаленные угли, покрытые золой. Забравшись на дерево, я смотрел на ужасную сцену, обливаясь слезами и скрипя зубами от злости... Приговоренных со связанными за спиной руками ставили по четыре человека у стены кладбища. Взвод, который отрядили для расстрела, давал залп... "Пли!" - и они падали. Стена была обрызгана кровью, можно было разглядеть кусочки мозга и осколки костей. Поселковый сапожник перед смертью крикнул: "Да здравствует Хуан Бальса! Смерть тирану!" Один индеец рухнул с улыбкой на губах. Другой - не помню, кто это был, - забился в истерике, упал на землю и весь сжался, подтянув колени к подбородку, совсем как ребенок в материнском чреве. Лейтенанту, который командовал взводом, не осталось ничего иного, как выстрелить ему в ухо. Несчастный дернулся и затих. Земля жадно впитывала его кровь. Но самым страшным были крики и плач людей, которые наблюдали эту бойню. Пресвятая богородица! Проживи я тысячу лет, и то никогда не забыл бы этой картины: женщины в черном рыдают и хором поют молитву. Некоторые попадали в обморок, у других началась истерика, третьи со стонами катались по земле. Солнце палило так, что мозг, казалось, плавится. Соленый пот мешался со слезами и попадал в рот. Я не хотел глядеть на стену, но и не мог отвести от нее глаз. Трупы во рву скоро начали смердить. Налетели стервятники, привлеченные запахом крови, солдаты отгоняли их сначала камнями, потом выстрелами. И знаешь, парень, что меня больше всего потрясло? Люди, которые умирали безропотно, молча, с остановившимся взглядом, будто пред ними возникло видение. Священник, отец Каталино, был все время там, он плакал. Осужденные целовали крест, который викарий держал в руке. Я смотрел, Пабло, как люди, которых я знал и уважал, падали по четыре... Стена и земля были обагрены кровью. Несколько дней я не мог избавиться от трупного запаха, запаха горячей крови, пороха и пыли... Такое запоминается на всю жизнь.

Габриэль Элиодоро умолк. Чем кончился этот незабываемый день, он рассказывать не стал. Придя домой к вечеру, он застал мать в постели с сержантом пехотного полка. А в соседней комнате несколько солдат играли в карты и курили, дожидаясь своей очереди... Каждый, у кого была пара монет, мог пользоваться ее телом.

Он убежал из дому и стал блуждать по улицам поселка, зашел в церковь попросить утешения у своей покровительницы - Соледадской богоматери, затем как лунатик бродил по улицам и окрестным полям, пока не занялась заря. Вернувшись домой, когда солнце было уже почти в зените, Габриэль увидел на стене своей хижины: "Полковая уборная".