Господин посол
Шрифт:
– Правда ли, что вы атеист?
В зале раздался глухой ропот.
– Запрещенный прием, - прошептал Гонзага. Годкин, которому до смерти хотелось курить, на цыпочках вышел из зала.
– Я не атеист, - Грис с доброжелательной улыбкой смотрел на священника.
– Я агностик, а это, как вы знаете, не одно и то же. Уверяю вас, что я люблю жизнь и питаю глубокое расположение к своим ближним. А разве не это самое главное? Предположим, бог существует, этой возможности я не исключаю... Значит, любя творения божьи, я люблю его самого. Но уверенности в существовании бога у меня нет - о чем я искренне сожалею, - зато я люблю своего ближнего не из одного лишь стремления доставить удовольствие создателю и обеспечить своей душе вечное блаженство. Чувство привязанности, человеческой
– Но этот таинственный источник, дорогой доктор, и есть бог.
– Падре тоже улыбнулся и сел.
Кивнув, Грис невнятно проговорил:
– Надеюсь, что это так, преподобный! Искренне надеюсь.
Далее последовали два совершенно идиотских вопроса, заставивших Пабло закрыть лицо ладонями, и на оба докладчик ответил терпеливо, хотя и с юмором.
Поднялся смуглый человек, показавшийся Пабло знакомым. У него был суровый взгляд, квадратные челюсти, черные как уголь глаза.
– Несмотря на все ваши уверения, я не сомневаюсь, что вы коммунист!
– резко заявил он по-английски, но с испанским акцентом.
– Это не вопрос, а категорическое утверждение, - отпарировал докладчик.
– И все же я не коммунист, а либерал и даже романтик, словом, если б я решил следовать своим сокровенным наклонностям, остаток жизни я провел бы, ухаживая за садом, среди добрых друзей, наслаждаясь интересными книгами и хорошей музыкой. И если я не делаю этого, то лишь потому, что совесть моя постоянно омрачается воспоминаниями о нищете моего народа и до боли острым сознанием ответственности перед ним.
Нахмурившись еще больше, смуглый сел. В зале задвигали стульями, закашляли, начали переговариваться. Кто-то поднял руку, чтобы задать вопрос, но Грис жестом остановил его.
– Прошу вас, подождите! Лицо и голос этого джентльмена мне кажутся знакомыми. Мне думается, я встречал его когда-то очень давно, наверно, еще в Сакраменто... и как будто в форме национальной армии... если только память мне не изменяет. Но как бы там ни было, заявление этого джентльмена напомнило мне беседу, которая состоялась у меня однажды с профессором Оксфордского университета. Профессор сказал тогда нечто, удивившее меня своей правдивостью и в то же время своей обезоруживающей простотой: "Демократия отнюдь не антитеза коммунизма". Антитезой коммунизма, по его мнению, является капитализм, а антитезой демократии - диктатура. Хотя большинству капиталистов нравится называть себя демократами!
Пабло обернулся назад и увидел мрачное лицо смуглого человека, который едва сдерживал ярость. Неизвестный в непромокаемом плаще улыбался.
Потом студенты спрашивали, могут ли молодые американцы, обладающие техническими знаниями, получить работу в Латинской Америке. Грис ответил им по-отечески мягко, хотя и не без назидательности.
Наконец встал человек в светлом плаще. Наморщив лоб, Грис приготовился отразить удар.
– Правда ли, доктор, что вы возглавляете заговор, ставящий своей целью свержение насильственным путем правительства республики Сакраменто?
Все сначала с любопытством посмотрели на него, а затем повернулись к Грису.
– Вот и заварилась каша, - прошептал Гонзага. Пабло пробормотал что-то невнятное. Очки профессора социальных наук снова беспокойно блеснули. Грис улыбнулся.
– Вместо ответа я сошлюсь на всем известное пятое дополнение к конституции Соединенных Штатов.
В зале послышался смех. Однако человек в непромокаемом плаще задал еще один вопрос:
– Являетесь ли вы сторонником вооруженной борьбы против президента Карреры?
– Да!
– воскликнул Грис. И повторил: - Да, я сторонник вооруженной борьбы!
Неизвестный в плаще хотел сесть, но докладчик крикнул:
– Прошу вас, не садитесь! Теперь я задам вам вопрос.
– Грис в упор смотрел на этого человека. Атмосфера в зале казалась насыщенной электричеством.
– Вот уже два месяца вы следуете за мной повсюду как тень. Кто вам платит за это? Посол Сакраменто? Отвечайте!
Человек сел и,
закусив губу, покраснел больше обычного. Его смуглый сосед шепнул ему что-то на ухо. В зале поднялся шум. Ортега было встал, но Гонзага потянул его за полу пиджака. Подняв руку, председательствующий попросил тишины.– Леди и джентльмены, от имени нашего департамента и от своего собственного я благодарю профессора Леонардо Гриса за его доклад, однако еще раз напоминаю, что его точка зрения не разделяется ни департаментом, ни университетом.
– И, сделав паузу, закончил: - Ни мною.
Затем повернулся к докладчику.
– Большое спасибо, доктор Грис, - и к публике: - Друзья мои, я объявляю собрание закрытым. Большое всем вам спасибо и спокойной ночи!
Послышались аплодисменты, опять довольно жидкие. Гонзага и Пабло подошли к Грису, пожали ему руку и остались подождать профессора, чтобы проводить его. Кроме них, к Грису подошли еще несколько человек, в основном земляки-эмигранты.
27
Росалия поклялась себе, что никогда больше она не переступит порога посольства. Между нею и Габриэлем Элиодоро все кончено с тех пор, как она узнала, что он с Фрэнсис Андерсен посещает ночные клубы и рестораны. А потом они, наверное, отправляются в какой-нибудь отель или прямо в посольство и остаются вместе всю ночь, пока она, Росалия, сидит дома, выслушивая жалобы и мольбы Панчо. "Жизнь моя, я задам тебе один очень серьезный вопрос и хочу, чтобы ты ответила на него совершенно искренне. Ты беременна?" Ей хотелось расхохотаться в лицо этому идиоту. "Если бы я забеременела, я отравилась бы, так и знай". Неуклюже, как плохой актер, Панчо опустился на колени, смеясь и плача, и поцеловал ей руку. "Слава богу! Слава богу!" - шептал он. Никогда Росалия не презирала мужа сильнее, чем в эти минуты. Несчастный сидел потом весь вечер в углу, молча рисуя что-то цветными карандашами и время от времени исподлобья поглядывая на нее. Как томительно долго тянулись эти часы! Росалия чувствовала себя еще более одинокой, когда муж бывал дома. Чем заняться? Она плохо знала английский язык, поэтому не могла смотреть телевизор или сходить в кино. Подруг у нее не было. Местную сакраментскую колонию она ненавидела. Росалия то и дело прислушивалась, не позвонит ли телефон, Габриэль мог вызвать ее в любую минуту... Уже почти неделю они не виделись. Ее тело тосковало по нему, но оскорбленная гордость не позволяла позвонить первой... Любопытно, но Панчо тоже, казалось, ждал звонка, будто и ему хотелось, чтобы посол снова взял Росалию к себе в постель.
Однажды вечером, когда жена особенно нетерпеливо поглядывала на телефон, он не выдержал и спросил:
– Неужели он тебе так и не позвонит?
– Кто он?
– Посол...
– Я тебя не понимаю, Панчо...
Тот пожал плечами.
– Я сам себя не понимаю...
– И принялся скатывать трубочку из бумаги, расхаживая по комнате и больше не глядя на жену.
– Если ты с ним счастлива, я не буду мешать вашим встречам. Я не хочу, чтобы ты была печальной и покинула меня. Я смирюсь со всем, лишь бы остаться с тобой.
Росалия почувствовала тошноту. Слова мужа, будто холодные слизняки, поползли по комнате, по стенам, стекали с мебели, как плевки... И липли к ее коже, к ее душе. Дрожь отвращения пробежала по спине Росалии, по рукам и ногам. Ее охватило странное ощущение, словно череп стал пустым, а лицо и губы одеревенели, как от наркоза.
В этот вечер телефон так и не зазвонил. В начале двенадцатого они собрались ложиться. Панчо в своем ужасном халате цвета мальвы поверх полосатой пижамы вышел из ванной и, благоухая зубной пастой, умоляюще проговорил: "Можно, я приду к тебе сегодня?" О боже! Если бы она могла сжалиться над этим беднягой! Закрыть глаза, ни о чем не думать, умереть на полчаса, покориться его слюнявым поцелуям, прикосновениям его влажных рук, не слышать его гнусностей... Но это было невозможно. "Нет, Панчо. У меня ужасно болит голова. Потерпи до завтра". Он покорно склонил голову и, перед тем как попрощаться, прошептал: "Ладно... Но завтра он наверняка позовет тебя!"