Господин посол

– Вы ошибаетесь, Валенсия, я не уеду отсюда. Я останусь, чтобы получить то, что революция обещала народу. Я имею на это право.

– Вашего права я не оспариваю, но сомневаюсь, что вас хватит на это.

– Поживём, увидим...

Валенсия взял термос, налил в стакан немного воды, проглотил таблетку из железной коробочки и запил её водой. Его рубашка цвета хаки пропотела под мышками. Жужжал вентилятор. Вдруг зазвонил телефон, и Валенсия схватил трубку.

– Да, Валенсия... Что случилось? Что? Сейчас нет. Минут через пять вели ему войти.

Положив трубку, он сел на край стола и скрестил на груди руки.

– Послушайте, Пабло. Ваш друг Грис говорил, что есть насилие, которое он приемлет, хотя и без восторга. Это насилие справедливости над насилием бандитов. Сейчас перед нами стоят гигантские задачи, и мы не можем терять время на пустяки.

– Если вы считаете жизнь человека пустяком, у меня мало надежд на будущее этой революции.

– Не беспокойтесь, мы, истинные революционеры, позаботимся о её будущем, в которое верим.

Несколько дней спустя Ортега и Годкин, пообедав, гуляли по вечерним улицам Серро-Эрмосо, когда услышали передаваемое по радио сообщение о том, что Габриэль Элиодоро Альварадо выписан из госпиталя и в ближайшее время предстанет перед революционным трибуналом.

– Ты знал об этом?
– спросил Билл.

– Да. Со вчерашнего вечера. Последнее время я много думал о нём...

– Неужели ты полагаешь, что ответствен и за его судьбу?

Они вошли в бар выпить кофе.

– Я уже принял решение, Билл: предложу себя в защитники Габриэля Элиодоро.

Годкин закурил трубку, выпустил дым и взглянул на друга.

– Зачем?

– Не знаю. Просто так.

– Нет, не просто. Ты хочешь что-то доказать. Но кому и что?

Пабло пожал плечами. Барменша, смуглая девушка с большими глазами, подведёнными синим карандашом, кокетливо улыбнулась, ставя чашки с кофе на мраморную стойку.

Пабло залпом выпил горячий кофе и сморщился, так как забыл положить сахар.

– Что ты скажешь о моей идее?

– Она может стать самоубийственной. Особенно после твоего разговора с Валенсией.

– Ну и пусть! Пей кофе, и пойдём в кино.

На следующее утро Пабло удалось повидать Барриоса и сообщить ему о своём решении защищать Габриэля Элиодоро.

Барриос внимательно выслушал его.

– А вы подумали о том, что это может вам повредить?

– Да.

– Публично защищать такую сволочь, как Габриэль Элиодоро, - отвратительная и неблагодарная задача. Я удивлён тем, что вы добровольно вызвались на это грязное дело.
– Немного подумав, он добавил: - Никто не поймёт вас.

– Знаю.

– Ваше положение может значительно ухудшиться.

– Это меня мало интересует.

– Но я надеюсь, что вас по крайней мере интересует революция!

– Разумеется.

– И вы считаете, что, защищая Габриэля Элиодоро, поможете нашему делу?

– А вы, генерал, как считаете: имеет Габриэль Элиодоро право на защиту или нет?
– запальчиво спросил Пабло.

– Имеет, хотя и не заслуживает этого. Мы хотели дать ему профессионального адвоката, но раз вы настаиваете...

– Настаиваю.

– Надеюсь, впоследствии вы не станете оправдываться тем, что вас заставили взять на себя эту щекотливую роль.

– А разве мне придётся оправдываться?

– Ещё один вопрос. Вам известно, кто будет на этом процессе прокурором?

– Нет.

– Сам Роберто Валенсия. И знайте, он будет беспощаден. Не исключено, что когда вы кончите свою речь, прокурор попросит слова и сотрёт в порошок не только преступника, но и вас.

– Могу я быть откровенным, генерал? От Роберто Валенсии можно ждать многого: ума, мужества, стойкости... только не пощады.

– Вы критикуете нашего товарища?

– Хочется верить, что мы ещё не обожествляем вождей революции, а значит, от критики они не ограждены...

– Вы отдаёте себе отчёт, насколько опасен такой образ мыслей?

– Да, но иначе думать я не могу.

Мигель Барриос в упор взглянул на Пабло.

– Хорошо! Я скажу председателю трибунала, что не возражаю против вашей просьбы защищать своего друга Габриэля Элиодоро Альварадо.

– Должен внести ясность: Габриэль Элиодоро не является моим другом.

Мигель Барриос нетерпеливо хрустнул пальцами.

– Пусть так, капитан! Можете идти.

В тот же день Пабло Ортега получил разрешение переговорить со своим подзащитным, находившимся в казарме 2-го пехотного полка под охраной двух автоматчиков. Квадратная комната оказалась просторнее и светлее, чем Пабло ожидал. Тусклый свет этого душного облачного вечера проникал сквозь зарешеченные окна, выходившие во внутренний двор казармы.

Переступив порог, Пабло Ортега услышал голос, которому старались придать бодрость.

– Входи, входи, господин первый секретарь!

Габриэль Элиодоро встал с железной кровати и протянул Пабло руку. Тот, поколебавшись секунду, пожал ладонь своего бывшего шефа.

– Не смущайся, Пабло, от меня воняет. Почти неделю я не мылся и не менял белья. Парикмахер не приходил уже три дня...
– Он провёл ладонью по щекам, заросшим седой щетиной, и рассмеялся коротким, сиплым смешком, похожим на хрип.
– Помнишь то апрельское утро, когда я вручал верительные грамоты президенту Эйзенхауэру? Ты ещё сказал тогда, что я слишком сильно надушился...
– Он указал на свою пропотевшую грязную рубаху, свои измятые, покрытые пятнами холщовые брюки и пробормотал: - Как видишь, всё переменилось. Но ничего, такова жизнь. Садись, дружище!

Пабло придвинул стул к койке Габриэля Элиодоро. И пока бывший посол жаловался на плохую еду, грубое обращение охраны, которой было запрещено говорить с заключённым, на жару, на горниста и барабанщика, раздражавших его, Ортега рассматривал человека, жизнь которого он попытается спасти.

Габриэля Элиодоро трудно было узнать. Он очень похудел, его опухшие, утратившие прежний блеск глаза говорили о бессонных, беспокойных ночах. В голосе не было слышно властных нот, а бронзу его индейского лица покрыла зелёная плесень усталости и страдания. Особенно потрясли Пабло совсем седые волосы Габриэля - перед ним сидел человек, которому можно было дать шестьдесят лет.