Господин Великий Новгород (сборник)
Шрифт:
В один момент произошло что-то необыкновенное, страшное, от чего пришлец хотел бы тотчас же бежать, крестясь в ужасе и дрожа, но ноги отказались служить ему…
Словно бешеный замяукал и зафыркал огромный черный кот с фосфорическими желто-зелеными глазами и стал метаться из угла в угол… Какая-то большая птица, махая крыльями, задела ими по лицу обезумевшего от страха пришлеца и, сев в углубление, уставила на него свои круглые, огромные, неморгающие глаза – глаза точно у человека, а уши торчат, как у кота, – голова, как у ребенка, круглая, с загнутым книзу клювом, которым она щелкает, как зубами… Со всех сторон запорхали по пещере летучие мыши и задевали своими крючковатыми крыльями пришлеца за лицо,
На жердях и веревках висели пучки всевозможных трав, цветов, кореньев… Меж ними висели сушеные лягушки, ящерицы, змеи… Страшный кот, вспрыгнув на одну из жердей, сердито фыркал и глядел своими ужасными, светящимися зеленым огнем глазами, как бы следя за каждым его вздохом…
А между тем извне в это страшное подземелье продолжали доноситься медленные, торжественные удары вечевого колокола. Казалось, что Новгород хоронит кого-то…
Старуха, что-то копавшаяся в углу, подошла к пришлецу и снова пытливо взглянула ему в глаза.
– Своей волей пришел, добрый молодец?
– Своей, бабушка.
Он испугался своего собственного голоса – это был не его голос… И кот при этом опять замяукал.
– А за каким помыслом пришел?
– Судьбу свою узнать хощу.
– Суд свой… что сужено тебе… И ейный суд?
– И ейный тако ж, бабушка… И Марфин.
– И Марфин?
– Точно… какова ее судьбина?
– Фу-фу-фу! – закачала своею седою головой старуха. – Высоко сокол летает – иде-то сядет?..
Старуха подошла к страшной птице – то была сова – и шепнула ей что-то в ухо. Сова защелкала клювом…
– А?.. На ково сердитуешь? На Марфу ци на Марфину сношеньку молодую?
Сова опять защелкала и уставила свои словно бы думающие глаза на огонь.
– Для чего разбудили старика? – обратилась вдруг старуха к пришлецу.
Тот не понял ее вопроса и молчал.
– Вече для чево звонят? – переспросила она вновь, прислушиваясь к протяжным ударам колокола.
– Гонец со Пскова пригнал с вестями.
– Знаю… Великой князь на Великой Новгород псковичей подымае и сам скоро на конь всяде…
– Ноли правда?
– Истинная… И ко мне гонцы пригнали с Москвы. Мои гонцы вернее ваших – без опасных грамот ходят по аеру [38] …
Летучие мыши продолжали носиться по пещере, цеплялись за серые камни, пищали…
– Так суд свой знать хочешь? И ейный – той, черноглазой, белогрудой ластушки?.. И Марфин?.. и Великого Новагорода?
– Ей-ей хощу.
– Болого!.. Сымай пояс.
Тот дрожащими руками распоясал на себе широкий шерстяной пояс с разводами и пышными цветными концами.
38
По воздуху; старуха имеет в виду своих гонцов-голубей.
– Клади под леву пяту.
Тот повиновался… Опять послышалось невдалеке, словно бы за стеною, тихое, мелодическое женское пение.
– Что это, бабушка?
– То моя душенька играе… А топерево сыми подпояску с рубахи… В ту пору как поп тебя крестил и из купели вымал, он тебя и подпоясочкою опоясал… Сымай ее… клади под леву пяту.
Снята и шелковая малиновая подпояска и положена под левую пятку…
– Сыми топерево хрест и положь под праву пяту.
Руки, казалось, совсем не слушались, когда пришлец расстегивал ворот рубахи и снимал с шеи крест на черном гайтане [39] … Но вот крест положен под правую пятку.
39
Гайтан – шнурок.
Неведомое
пение продолжалось где-то, казалось, под землей. Явственно слышался и нежный голос, и даже слова знакомой песни о «Садко – богатом госте»: И поехал Садко по Волхову,А со Волхова в Ильмень-озеро,А со Ильменя-ту во Ладожско,А со Ладожска в Неву-реку,А Невою-рекой в сине море…Послышался плеск воды, а потом шепот старухи, как бы с кем-то разговаривавшей… «Ильмень, Ильмень, дай воды Волхову… Волхово, Волхово, дай воды Новугороду…»
Старуха вышла из угла, подошла к своему гостю, держа в руках красный лоскут.
– Не гляди глазами – слушай ушами и говори за мной…
И старуха завязала ему красным лоскутом глаза.
– Сказывай за мной, добрый молодец, слово по слову, как за попом перед причастьем.
И старуха начала нараспев причитать:
Встаю я, добер молодец, не крестясь,Умываюсь, не молясь.Из ворот выхожу —На солнушко не гляжу,Иду я, добер молодец, лесами-полями,Неведомыми землями,Где русково духу не слыхано,Где живой души не видано,Где петух не поет,Ино сова глас подает, —Под нози Христа метаю,Суда свово пытаю…Несчастный дрожал всем телом, повторяя эти страшные слова. Кудесничество и волхвование в то время пользовались еще такою верою, что против них бессильны были и власть, сама веровавшая кудесникам, и церковь, допускавшая возможность езды на бесах, как на лошадях, или на ковре-самолете… Давно ли преподобный Иоанн успел слетать на бесе в Иерусалим в одну ночь?.. [40] Послышался стон филина…
– Слышишь?
– Слышу…
– Топерево самая пора… пытай судьбу… Спрашивай!
40
Речь идет о событиях, описанных в «Житии святого Иоанна, архиепископа Новгородского» в главе «О великом святителе Иоанне, архиепископе Великого Новгорода, как он за одну ночь попал из Новгорода во Иерусалим-град и снова возвратился той же ночью в Великий Новгород».
– Что будет с Великим Новгородом?
– Был Господин Великий Новгород – и не будет ево… Будет осударь…
– Какой государь?
– Православной.
– Так за нево стоять?
– За тово, кто осударем станет.
– А какой суд ждет Марфу?
– Осударев суд.
– А Марья будет моя?
– Коли Новгород осударев будет, ино и Марья твоя.
– А люб ли я ей?
– Ожели бы не люб, не приходила бы она ко мне пытать о тебе.
– Ноли она была у тебя?..
У вопрошающего ноги подкашивались. Он готов был упасть и силился сорвать повязку с глаз.
– Не сымай! Не сымай! – остановила его старуха.
Она сняла с жерди пучок каких-то сухих трав и бросила на тлевшие в углу уголья. Угли вспыхнули зеленым пламенем, и по пещере распространился удушливый, одуряющий запах. Затем старуха прошла в какое-то темное отверстие в углу пещеры и через минуту воротилась, но уже не одна: с нею вышла молоденькая девушка и остановилась в отдалении. Кот, увидав ее, спрыгнул с жерди, на которой все время сидел; распушив хвост, подошел к девушке и стал тереться у ее ног.