Господство

Дети.

Она остановилась на тротуаре перед станцией. Большие ворота были открыты, и на пожарном автомобиле сидели и стояли десять или двенадцать детей, все в возрасте чуть младше десяти. Они курили самокрутки и пили из бутылок вино. Прямо, перед колесами грузовика лежал мальчик лет семи или девяти, то ли без сознания, то ли мертвый. На небольшом газоне перед закрытой конторой толпились ребята. Они заряжали и разряжали пистолеты.

Она даже не знала, какое чувство сейчас в ней было сильнее – ярость или страх. Что, черт бы их побрал, случилось с родителями этих детей? Как они могли допустить все это? Даже будучи обращенными в веру Диониса, как они могли забыть о своих детях?

Но Пенелопа знала, что это было нечто большее, чем просто обращение в другую религию, большее, чем просто массовая истерия. Это было нечто совершенно другое, абсолютно новое, какая-то глобальная перемена, полное видоизменение материала, из которого скроена вся, прежде безоговорочно принимаемая всеми, мировая реальность. Иудейско-христианские ценности, на которых базировались жизненные устои общества, больше не действовали.

Совсем маленькая девочка – под разорванным платьицем был виден памперс, – широко улыбаясь, наставила на Пенелопу пистолет и спустила курок. Щелкнул боек, но выстрел не прозвучал, оружие, видимо, было не заряжено. Остальные дети взорвались хохотом.

Может быть, они поубивали своих родителей?

Пенелопа быстро повернула назад. Черта с два здесь дождешься помощи. Черта с два удастся установить контакт с внешним миром.

«Но я не собираюсь сидеть и ждать, пока меня пристрелят или раздавят походя, как таракана. Я найду этот чертов автомобиль, вернусь к Кевину, и мы уедем из этой долины и не возвратимся, пока здесь все не кончится».

Когда она шла сюда, на улице в большом количестве стояли машины, но вряд ли там были ключи, вставленные в замки зажигания. Ключи скорее всего в домах.

А все выглядит так, как будто хозяев нет и еще долго не будет.

Она оглянулась посмотреть, что там сзади. Никто из детей за ней не побежал. Впереди, рядом с соседним домом, она увидела фургон, а двумя домами дальше «ликсус». У дома напротив, на противоположной стороне улицы, стояла «тойота».

Двери в доме были широко распахнуты.

Пенелопу одолевали сомнения – как поступить. Если двери открыты, значит, что-то там не так. Вероятно, хозяева убиты, а может быть, живы и… ждут?

Черт с ним, будь что будет. Что-то не так с этим домом? Так это же сущая ерунда – ведь со всем этим идиотским городом что-то не так, и очень даже сильно. Она начала переходить улицу. «Я, значит, забегу – только на несколько секунд, – схвачу ключи и сразу же назад. Если там кто-то есть, успею убежать… если, конечно, смогу. Если нет, буду сражаться».

Она вытащила из-за пояса отвертку и поправила ножницы так, чтобы их можно было удобно выхватить, если отвертку вдруг выбьют из рук. Проходя мимо машины, она сильно сдавила рукоятку отвертки.

Пенелопа замедлила шаг только у самых дверей. Заглянув в широко раскрытую дверь и не обнаружив в полумраке холла никаких признаков жизни, не услышав ни звука, девушка сделала глубокий вдох и заставила себя войти.

Дом был совершенно пуст. Мертвых тел, слава Богу, не было, и никто, кажется, не притаился. Она прошла через гостиную на кухню. На столе рядом с плитой лежала связка ключей. Она схватила ее и поспешила назад.

Первый же ключ подошел.

Пенелопа улыбнулась. Везение с утра – хорошая примета.

Пять минут спустя она остановила машину перед зданием школы и уже собиралась нажать на клаксон, как увидела Кевина, выбегающего из школы. Пенелопа оглянулась удостовериться, нет ли кого поблизости, а затем нажала кнопку автоматики, разблокирующей дверные замки «тойоты».

Кевин быстро прыгнул на сиденье рядом.

– Порядок? – спросил он.

Она закрыла двери машины и включила зажигание.

– Что дальше?

– Мы уезжаем, – сказала она. – Уезжаем отсюда к чертям собачьим.

Глава 2

Эйприл проснулась. Она лежала на траве, в левую грудь больно впился камень, во рту чувствовался привкус крови. У нее болело все, что могло, но именно это обстоятельство моментально заставило ее затуманенное сознание вспомнить вчерашние события.

Дион.

Она быстро села. Слишком быстро. Острая вспышка боли в голове отбросила ее назад, на спину. Она закрыла глаза, ожидая, пока боль успокоится, и, когда остались лишь слабые ее признаки, медленно открыла их.

Вокруг был тот же самый луг, а на нем сотни людей, но Дион и остальные менады ушли. Она с трудом вспомнила, когда они уходили – довольно рано, празднество еще продолжалось вовсю, – вспомнила, что хотела пойти вместе с ними, но, кажется, не могла сообразить, куда они идут и зачем, и поэтому осталась здесь.

Рядом с ней на земле валялись полусъеденные останки козла. Она посмотрела на распоротую грудь животного, на окровавленные внутренние органы и сразу же почувствовала теплое пульсирование между ногами. Она наклонилась, захватила кусочек печени и засунула его туда.

Вина.

Ей надо промочить горло.

Оглянувшись вокруг, Эйприл увидела на треть наполненную бутылку, крепко прижатую к груди спящей женщины. Она подошла, легла рядом с ней, поцеловала ее в губы и осторожно высвободила бутылку, которая пристроилась между ее огромными грудями. Затем прикончила вино и возвратила бутылку на место.

Потом она села, потом встала. Головная боль уже почти полностью прошла. Эйприл оглядела луг. Ее взгляд упал на алтарь в противоположном конце, и она сразу же вспомнила, как кричал ее сын, когда менады смазывали его кровью. Она могла ему помочь. Могла спасти. Это нужно было сделать. Как она могла позволить им совершить такое со своим сыном?

А как можно было не позволить?

Ее разум, если он еще у нее остался, и инстинкты были не в ладах друг с другом. И по этому вопросу тоже. Нет, не в разуме тут дело, а скорее в воспитании.

И воспитание здесь тоже ни при чем.

Ее сексуальные желания и материнский инстинкт вступили в конфликт.

Вот это больше похоже на истину.

Но куда же ушел Дион?

Теперь уже Дионис.

Ей все еще трудно было осознать, что сын стал ее богом. Она принужденно улыбнулась. А как Пресвятой Марии Богородице? Ей, наверное, было еще труднее?

Кто-то рядом застонал, затем завопил.

– Моя нога! Что случилось с моей ногой!

Эйприл повернула голову на голос. На траве сидел человек с очевидным синдромом похмелья и тупо смотрел на окровавленный обрубок, который совсем недавно был его правой ногой. Она улыбнулась, подошла к нему, толкнула и, когда он повалился на спину, села на его лицо. И его язык немедленно заработал.

Она посмотрела на останки его ноги и взвизгнула от восторга. Первый раз в жизни она почувствовала себя полностью, то есть абсолютно раскованной, абсолютно свободной от всяких оков.