Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Все три тиковые занавески бывали аккуратно задернуты; лампа и четыре свечи зажжены; посреди стола ставился картуз с табаком и трубками, а вокруг него — бутылки пива, чайник, графин с ромом и печенье. Спорили о бессмертии души, сравнивали достоинства своих профессоров.
Однажды Юссонэ привел на вечер высокого молодого человека, одетого в сюртук с чересчур короткими рукавами и, видимо, стеснявшегося. Это был тот самый парень, которого они в прошлом году пытались вызволить из полиции.
Так как он не мог возвратить картонку с кружевами, потерявшую во время свалки, хозяин обвинил его в воровстве и грозил судом; теперь он служил приказчиком в транспортной конторе. Юссонэ встретился с ним утром на улице и привел его, так как Дюссардье из благодарности захотел повидать и «другого».
Он протянул Фредерику портсигар, еще совершенно полный, ибо с благоговением берег его, надеясь вернуть. Молодые люди пригласили его заходить. Он стал у них бывать.
Все чувствовали друг к другу приязнь. Их ненависть к правительству
94
Стр. 367. …устройство укреплений вокруг Парижа… — В 1833 г. правительство испрашивало у палаты кредиты для укрепления Парижа. Палата депутатов, под давлением оппозиции, отказала в кредитах, мотивируя это тем, что форты Парижа — «бастилии», направленные преимущественно против парижского населения.
95
Сентябрьские законы — Имеются в виду реакционные законы об ассоциациях, вотированные после покушения Фиески на Луи-Филиппа (28 июля 1835 г.). Согласно этим законам усиливались юридические преследования противников монархии и вводилась более суровая цензура.
96
Лорд Гизо. — Оппозиция упрекала Гизо в англофильстве; в день возвращения праха Наполеона в Париж (1840 г.) раздавались крики: «Долой Гизо, долой предателей, долой англичан!»
Удивление возросло, когда стало известно, что он от г-на Дамбрёза. Банкир действительно купил на днях у отца Мартинона крупную партию леса; старик представил ему сына, и Дамбрёз пригласил обоих к обеду.
— Вдоволь ли было трюфелей? — спросил Делорье. — Удалось ли тебе обнять его супругу где-нибудь в дверях sicut decet? [97]
Тут разговор коснулся женщин. Пеллерен не допускал, что могут быть красивые женщины (он предпочитал тигриц); вообще самка человека — существо низшее в эстетической иерархии.
97
Как приличествует (лат.).
— То, что пленяет вас в ней, как раз и снижает ее как идею; я имею в виду волосы, грудь…
— Однако, — возразил Фредерик, — длинные черные волосы, большие черные глаза…
— О! Знаем! — воскликнул Юссонэ. — Довольно андалузок средь зелени лугов! Античность? Слуга покорный! Ибо в конце концов — надо же сказать правду — какая-нибудь лоретка много занятнее Венеры Милосской! Будем же галлами, черт возьми! Будем жить, коли сумеем, как в дни Регентства! [98]
98
Стр. 368. …как в дни Регентства! — Имеется в виду период с 1715 по 1723 г., когда после смерти Людовика XIV во Франции правил при малолетнем Людовике XV регент, герцог Филипп Орлеанский; время разгула финансистов и спекулянтов и крайней распущенности нравов.
От брюнетки поспешим к блондинке! Согласны, дядюшка Дюссардье?
Дюссардье не отвечал. Все пристали к нему, чтобы узнать его вкусы.
— Ну, так вот, — сказал он, краснея, — я хотел бы любить всегда одну и ту же!
Это было сказано так, что на миг наступило молчание; одних изумило его чистосердечие, а другим в его словах открылось то, о чем они, быть может, втайне мечтали сами.
Сенекаль поставил свою кружку пива на подоконник и догматическим тоном заявил, что проституция — тирания, а брак — безнравственность, и поэтому лучше всего воздерживаться. Делорье смотрел на женщин как на развлечение — только и всего. Г-ну де Сизи они внушали всякого рода опасения.
Ему, воспитанному под наблюдением благочестивой бабушки, общество этих молодых людей представлялось заманчивым, словно бы какой-нибудь притон, и поучительным, как Сорбонна. На уроки ему не скупились; и он проявлял величайшее усердие, вплоть до того, что пробовал курить, невзирая
на тошноту, каждый раз мучившую его потом.Фредерик окружал его всяческими заботами. Он восторгался оттенками его галстуков, мехом его пальто и в особенности ботинками, тонкими, как перчатки, вызывающе изящными и блестящими; внизу на улице его всегда ждал экипаж.
Однажды после его отъезда, — а в тот вечер шел снег, — Сенекаль принялся жалеть его кучера. Потом направил свое красноречие против желтых перчаток, против Жокей-клуба. Любого рабочего он ставит выше, чем этих господ.
— Я-то, по крайней мере, тружусь, я беден!
— Оно и видно, — сказал наконец Фредерик, потеряв терпение.
Репетитор затаил на него злобу за эти слова.
Но вот, услыхав как-то раз от Режембара, что он немного знает Сенекаля, Фредерик захотел оказать любезность приятелю Арну и пригласил его бывать по субботам. Встреча обоим патриотам была приятна.
Впрочем, они отличались друг от друга.
Сенекаль, у которого голова была клином, признавал только системы. Режембар, напротив, видел в фактах только факты. Его беспокоил главным образом вопрос о рейнской границе. [99] Он утверждал, что знает толк в артиллерийском деле, и одевался у портного Политехнической школы.
Когда ему, в первое его посещение, предложили пирожного, он с презрением пожал плечами и сказал, что это годится лишь для женщин; в следующие разы он оказался не более учтив. Как только суждения собеседников затрагивали предметы более возвышенные, он бормотал: «О! Только без утопий! Без фантазий!» В области искусства (хоть он и посещал мастерские художников, где иногда, из любезности, давал урок фехтования) взгляды его не отличались глубиной. Он сравнивал стиль г-на Мараста [100] со стилем Вольтера, г-жу де Сталь с м-ль Ватназ — только потому, что последняя написала «весьма смелую» оду в честь Польши. И, наконец, Режембар раздражал всех, и в особенности Делорье, ибо он, Гражданин, был свой человек у Арну. А клерк жаждал попасть к ним в дом, надеясь завязать там полезные знакомства. «Когда же ты поведешь меня к ним?» — спрашивал он Фредерика. Но Арну то был чрезмерно занят делами, то собирался куда-нибудь ехать; потом оказывалось, что вообще уже ничего не стоит затевать, так как скоро обеды прекратятся.
99
Стр. 369. Вопрос о Рейнской границе — После революции 1830 г. возникли опасения, что европейские страны могут организовать коалицию против Франции. Под влиянием воспоминаний о 1792 г. французские республиканцы заговорили о войне с целью обратного завоевания левого берега Рейна, отданного Германии по мирному трактату 1815 г. Эти настроения вновь возникли в 1840 г.
100
Мараст Арман (1801–1852) — был преподавателем в лицее Людовика Великого и в Нормальной школе; последователь материалистов XVIII в. В начале царствования Луи-Филиппа руководил республиканской газетой «Трибуна» и подвергался преследованиям; затем стал редактором газеты «Насьональ», продолжая вести борьбу с правительством Луи-Филиппа; типичный буржуазный республиканец.
Если бы ради друга надо было рискнуть жизнью, Фредерик не отступил бы. Но так как он стремился выставить себя в самом выгодном свете, следил за своими выражениями, манерами, костюмом и даже в «Художественную промышленность» являлся всегда в безукоризненных перчатках, то боялся, как бы Делорье, одетый в старый черный фрак, своими судейскими замашками и самоуверенностью в разговоре не произвел дурного впечатления на г-жу Арну, что могло бы скомпрометировать и его, унизив в ее глазах. Против кого-либо другого он не стал бы возражать, но именно этот человек стеснил бы его в тысячу раз больше, чем все остальные. Клерк заметил, что он не хочет исполнить обещанное, и молчание Фредерика по этому поводу казалось ему еще большим оскорблением.
Он хотел бы руководить им во всем, видеть, как он развивается в согласии с идеалами их юности, а праздность Фредерика возмущала его, как непослушание и как измена. К тому же Фредерик, всецело занятый мыслями о г-же Арну, часто говорил о ее муже, и Делорье придумал невыносимый способ дразнить его, состоявший в том, что он раз сто в день в конце каждой фразы, словно маньяк-идиот, повторял фамилию Арну.
На стук в дверь он отвечал: «Войдите, Арну!» В ресторане он заказывал бри «а ля Арну», а ночью, прикидываясь, что у него кошмар, будил приятеля воплем: «Арну! Арну!»
Наконец Фредерик, уже изнемогая, сказал ему как-то жалобным тоном:
— Да оставь ты меня в покое с этим Арну!
— Ни за что! — ответил клерк:
Он всюду, он во всем, то хладный, то палящий, Встает Арну…— Да замолчи же! — закричал Фредерик, сжимая кулаки. И кротко добавил: — Ты ведь знаешь, мне тяжело говорить на эту тему.
— О! Извини, старина, — ответил Делорье, поклонившись весьма низко, — теперь мы примем в расчет нервы благородной девицы! Еще раз прошу прощения! Тысяча извинений!