Госпожа Кофе

Мы задержали Веронику, которая, как тигрица, отбивалась, кричала, что она ничего не знает и никого не убивала. И когда ее увезли в камеру предварительного заключения, в прокуратуру, к Марку, заявилась и сама Елена Ивановна Ступникова – с чистосердечным признанием. Она рассказала в деталях, как совершила убийство, как отвозила трупы – все-все. Веронику отпустили. Я понимала, что Егор теперь никогда не простит мне задержания жены.

Пока Марк допрашивал Елену Ивановну, я с его разрешения вместе с группой экспертов отправилась осматривать квартиру Ступниковой, чтобы лучше понять эту женщину: чем она жила, как она могла вот так, ради дочери, совершить страшное злодейство – отправить на тот свет ни в чем не повинных людей. И пока эксперты работали в квартире, снимая отпечатки пальцев, мне удалось проникнуть в спальню и обнаружить ноутбук, где в папке под названием «Письма в Израиль» я и нашла письма, адресованные Вероникой Якову Дворкину. Честно говоря, я зачиталась, я быстро поняла, что в этих письмах что-то не так. Во-первых, папка была открыта после убийства Тимура, что само по себе наводило на мысль, что если эти письма, в которых планировалась покупка дома, писались до убийства и после убийства, то где же остальные письма, которые Вероника писала Якову? То есть папка была словно нарочно создана для того, чтобы привлечь к себе внимание тех, кто будет расследовать убийства: вот вам, пожалуйста, все как было. Но, с другой стороны, от этих писем веяло любовью и болезнью, что наводило на мысль, что убийца не мог написать их специально для любопытных глаз. Кроме разве что последнего письма, в котором говорилось, причем с совершенно другой, отличной от прежней, интонацией: «Знаешь, мне кажется, мне никто не поверит, что это я убила этих двоих. Какие бы записки сумасшедшей я ни писала. И моя любовь к тебе и нашим детям – это ничто по сравнению с материнской любовью. Мама собирается решить нашу с тобой проблему по-своему. И ее теперь не остановить. Вернее, она ни перед чем не остановится. Ведь это она все устроила, Яша. Она, моя мать. Это она придумала, как заполучить этот проклятый дом! Это она попросила у Захара денег, потому что знала – она вернет. Любыми способами вернет».

И потом очень странные строчки: «Яша, я знаю о своей болезни, как знаю и о том, что с меня – взятки гладки. Меня не посадят за убийство даже двух людей. А потому я решила взять все на себя и пишу тебе все эти письма. Мама не должна расплачиваться за грехи своей дочери, не должна».

Получалось, что Вероника была больна. Причем больна, судя по всем ранее прочитанным мною письмам, на голову. И в то же самое время она довольно-таки практично рассуждает о том, что решила взять вину своей матери на себя.

И тут же: «Жаль, что тебя уже нет в живых и ты не сможешь подтвердить, что ты получил от меня все эти письма-признания. Господи, я не знаю, что происходит, но я сделаю все, чтобы моя мама не пострадала».

Разве Яков умер? Или же Вероника сама все это придумала, чтобы легче перенести разлуку и признать, что ее бросили с двумя детьми? Что обманули?!

Я распечатала эти письма и поехала с ними к Льву Дворкину, родному брату Якова Дворкина. Выяснилось, что все то, что рассказала мне Ирена Васильевна о романе Якова с Вероникой, было чистой правдой и что дети, которых воспитывал Егор, на самом деле были детьми Якова. Я попросила его дать мне координаты Якова, его телефоны, адрес электронной почты, и вот тут-то я и почувствовала его взгляд на своем лице, такой же странный, какой был и у Ирены Васильевны, когда она рассказывала мне эту историю.

– Яша умер. Полгода тому назад. От инсульта. Вы что же, ничего не знали?

Как – умер? И почему же Ирена Васильевна мне ничего не рассказала? И этот ее странный взгляд.

Я показала письма Вероники Якову. Лев Вадимович, заметно нервничая, прочитал их самым внимательнейшим образом, после чего сказал:

– Какая страшная история… И ведь она отлично знала, что Яши нет, знала, а все равно писала ему. Бедная девочка… Только вот это последнее письмо написано словно другим человеком, вы не находите? Как будто эти строки написала сама Елена Ивановна, чтобы мы с вами поняли, что это она убила этих двух несчастных.

Я сказала ему, что согласна с ним, и где-то, быть может, в какой-нибудь другой папке, которую мне не удалось открыть, содержатся все письма Вероники Якову, и что лишь письма, свидетельствующие о том, что Вероника совершила убийство, были вынуты и положены в папку «Письма в Израиль».

– Получается, последнее письмо написала Елена Ивановна, чтобы спасти дочь, а на самом деле все происходило так, как написала сама Вероника. Но мы ее уже отпустили. И она не производит впечатление нездорового человека, хотя ее письма указывают на то, что она психически больна. И это еще мягко сказано. Скажите, Лев Вадимович, когда вы в последний раз видели Веронику?

– Честно говоря, давно. Думаю, дорогая Маргарита, вам лучше встретиться и поговорить обо всем этом с Захаром, нашим общим другом. Тем более что в письмах он довольно часто упоминается. И если окажется, что все то, о чем Вероника написала в своих письмах, правда и что Захар действительно давал ей два миллиона, то убийца – Вероника, как мне ни тяжело это признавать.

– Еще один вопрос, Лев Вадимович.

– Можно просто – Лев.

– Как могло случиться, что в доме мы не обнаружили ни одного отпечатка пальцев Вероники?

– Не знаю. Она же жила там с Яковом, и уж где-нибудь да оставила бы свои отпечатки. Она там жила, – повторил он. – А отпечатки Якова нашли?

– Да.

– И как же вам это удалось?

– Марк встречался с его бывшей женой, Ириной, и та дала ему несколько личных вещей Якова – курительную трубку, старые очки, компьютерную мышку, сломанную, найденную среди старых вещей. Еще в доме мы обнаружили следы неизвестного нам человека, предположительно женщины.

– Так это может быть как раз Ирина, – предположил Лев Вадимович.

– Мы и это проверили. Нет.

Я из машины позвонила маме и попросила ее выяснить, почему Ирена Васильевна скрыла от меня, что Яков Дворкин умер. После этого позвонила Марку, чтобы сказать, что собираюсь навестить Захара Уварова, а заодно расспросила его, как проходит допрос Ступниковой. Он сказал, что не может сейчас говорить, и я поняла: допрос еще не закончился.

Лев Дворкин дал мне номер телефона Захара, я позвонила ему, и мы договорились встретиться у него дома. Мне понравилась эта его открытость, ведь он мог бы назначить мне встречу где-нибудь на нейтральной территории, однако он позвал меня к себе домой.

Захар Уваров, крепкий высокий мужчина лет сорока пяти, холеный, с аккуратной стрижкой, встретил меня какой-то грустной улыбкой, из чего я поняла, что он догадывается о цели моего визита. На нем были широкие синие джинсы и свободный белый свитер. Внимательные карие глаза, полные губы, идеальной формы нос. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не легкая вытянутость лица и слишком широкие скулы.

– Я ждал вас, Маргарита. Не скрою, я отлично понимаю, вы пришли ко мне не для того, чтобы поговорить об искусстве, тем более что Лева предварительно позвонил мне и предупредил о том, что вы наводите справки о Веронике. Что ж, скажу сразу, я готов поговорить с вами об этом. Конечно, в городе разное болтают о вашем участии в работе вашего мужа, что вы занимаетесь не своим делом, но я понимаю вас. Думаю, если бы моя жена была следователем прокуратуры, а у меня была бы куча свободного времени и я увлекался бы криминалистикой, то и сам помогал бы жене. Думаю, я бы увлекся этим так же, как и вы. Так о чем вы хотите меня спросить? Пожалуйста, проходите. Я сейчас сварю кофе. Вы любите кофе?

Он пригласил меня войти в комнату, усадил в кресло и оставил одну. Я слышала, как он звенит посудой в кухне, представляла себе, что он, наверное, нервничает и готовит не столько кофе, сколько себя к разговору. Между тем я осматривала комнату. Все просто, дорого, просторно. За стеклом небольшого книжного шкафа я увидела несколько снимков, встала, подошла поближе. Групповые фотографии – Захар в окружении, вероятно, друзей-приятелей на охоте, они расположились почти так же, как мужчины на известной картине Перова «Охотники на привале». Или вот: все те же самые лица, но все выглядят как банда террористов в военном лагере – камуфляж, настоящее оружие, палатка. Мужские игры. Мужские развлечения. Мужские интересы. Еще один снимок – узкое женское лицо в обрамлении светлых спутанных волос. Глаза щурятся от солнца, и вообще весь снимок залит солнцем, и девушка красивая, спокойная, ленивая и счастливая. В зубах – соломинка или травинка.

Захар вернулся с подносом, накрыл на стол. Поставил чашечки, разложил вазочки, тарелочки.

– Скажите, Захар, у вас есть жена?

– Есть. Но она живет своей жизнью. Вот. Никак не могу развестись. Все духу не хватает. Она вроде бы родной человек, но и только. Как мать, как сестра. Умная, порядочная, добрая. Не могу я вот так взять и порвать с ней. Но люблю совершенно другую женщину. Думаю, вы и пришли сюда ко мне из-за нее, чтобы расспросить. Я слышал, ее арестовали, но потом отпустили. Я не знаю, какое отношение она имеет к убийству Тимура и Вали (я был с ними знаком, как и с Сережей Минкиным, и мне ужасно жаль, что их убили, поверьте), но в любом случае я буду бороться за нее, найму лучших адвокатов. А потом отправлю ее лечиться в Германию. Я же понимаю, что происходит. Она стала такой после смерти Якова.