Госпожа победа

Воронов не ответил.

— Почему именно в день вторжения? — поинтересовался Шевардин, повернувшись к Верещагину. Адамс заметил, что его интерес выглядел доброжелательным.

— Это ключевой момент плана. — Верещагин сидел так же, как в камере для допросов: опираясь локтями о стол, подавшись вперед… — Востоков предполагал, что именно в день вторжения части Советской Армии будут в наибольшей степени деморализованы… небоеготовны… И застигнуть их врасплох смогут даже резервисты. Днем позже они могли бы уже привести себя в порядок. И… часть наших регулярных войск могла быть уже вывезена.

— Как был передан «Красный пароль»? — спросил Кутасов.

— Востоков сумел сделать это по своим каналам в Москве. Но на тот случай, если бы ему это не удалось, у нас была кассета с записью… Мы передали бы ее из нашего телецентра. Но это — на самый крайний случай… Москва тоже была ключевым моментом плана…

— А вы не думали, что Востоков может оказаться лояльным агентом КГБ? — спросил Шевардин. — Что вся эта затея — провокация советских спецслужб? Что ее единственная цель — любыми способами развязать войну?

— Я… думал, сэр.

— И что же?

— Я решил — какая разница, кто и зачем дает нам шанс. Если мы сумеем его взять — мы сможем уже ни с кем не считаться.

— Однако… — протянул Кутасов.

— Итак, — Басманов подвел итог, — есть Востоков, который это все задумал. Есть вы и ваша группа. Есть неизвестный чин КГБ и неизвестный «спонсор» в верхах советской власти. Четыре человека, которые перевернули Крым вверх ногами. Если вы предлагаете нам в это поверить, то вы издеваетесь.

Верещагин не ответил.

— Капитан, возможно, вы давали какие-то обязательства, — рассудительно сказал командир Дроздовской дивизии Салтыков (это была первая его реплика — Шевардин, будучи командиром дивизии де-факто, говорил гораздо больше, ибо лучше разбирался в обстановке). — Настало время их нарушить. Поймите, СССР может позволить себе вести войну на истощение. Мы — нет. Если у Востокова были какие-то планы, нам самое время о них узнать.

— Господа… — Верещагин провел рукой по волосам, заодно смахнув со лба испарину. — Часть плана, возможно, заключалась в том, что я или Кашук попадем в руки советской военной разведки и протолкнем какую-то дезинформацию. Я говорил об этом, это есть в протоколе. Думаю, именно поэтому Востоков ничего не говорил о своих дальнейших действиях. Мы должны были сообщить все, что знаем… Не более того.

— Он агент КГБ, — сказал князь Басманов. — Это же ясно.

В молчании полковники переглянулись.

— Такими обвинениями не можете бросаться даже вы, господин главнокомандующий, — сквозь зубы сказал Верещагин. — Такие обвинения доказывают.

— Доказывать что-либо будет военный трибунал! — стукнул ладонью по столу Волынский-Басманов. — А пока что мы хотим знать, во имя чего вы пошли на воинское преступление. Я подозреваю, что во имя нескольких сот тысяч долларов. Но если это не так — докажите нам обратное! Что Востоков собирался делать в Москве? Как он рассчитывал развивать ваш успех? Не можете сказать? Или не хотите?

— Я сказал все, что знаю, сэр. Все здесь написано. Что вам еще нужно?

— Говорите все что угодно, — отрезал Клембовский, — но для честного человека вы поразительно везучи, Верещагин. Черт возьми, я бы даже купил у вас немного везения… Вам очень кстати подворачиваются то спецназовцы, то моссадовцы…

— Интересный… пункт обвинения. — Верещагин опустил голову. — Судить человека за то, что он не погиб… до вас додумался только Сталин.

— Ваши семейные проблемы, — отчеканил Басманов, — мне известны. И безразличны. Нам нужно удостовериться, что вы сказали правду. Всю правду, до конца.

— И… каким же образом… вы хотите удостовериться? — спросил Адамс, сжимая пальцы до хруста.

— Я требую медикаментозного допроса. Когда он под скополамином повторит, что не агент КГБ, ЦРУ, МОССАДа или еще какой-нибудь из этих сраных спецслужб, может быть, я и поверю, что сведения о бомбардировке — не пьяный бред и не провокация. А может быть, и не поверю…

— Я хотел бы сказать, что медикаментозный допрос или допрос под детектором лжи ни в коей мере не гарантирует всей правды, — осторожно вставил Воронов. — Есть определенный процент людей, которые реагируют на наркотик неадекватно… Есть люди, которые умеют совершенно искренне лгать, потому что они верят в свою ложь… Есть люди, которых задействовали втемную. Есть, наконец, люди, у которых на наркотик правды жесткая аллергия. Капитан может просто умереть во время допроса.

— Нам придется рискнуть, — пожал плечами Волынский-Басманов.

— Нам — это кому? — покосился на него Кутасов.

— Когда? — спросил Верещагин. — Сейчас?

— Сейчас, милостивый государь! — Салтыков хлопнул по столу ладонью. — Потому что решение мы должны принять сейчас!

— Господин полковник, держите себя в руках, — одернул его Кронин. — Арт, вы согласитесь на медикаментозный допрос?

Верещагин на секунду закрыл глаза.

— Вы мне не верите…

— А с какой стати мы должны вам верить? — спросил Салтыков. — Вы один раз уже всех нас предали. Вы сорвали процесс мирного воссоединения. Вы узурпировали полномочия командующего и развязали войну. Почему мы должны вам верить?

— Это было бы лучше для вас, Артем. — Кронин глядел в сторону. — Вы были бы избавлены от подозрений в… нелояльности, и вообще…

— Это приказ, сэр? — тихо спросил Верещагин у своего командира. У Старика.

Полковник не мог смотреть ему в глаза.

— Да, черт возьми, это приказ.

— Слушаюсь, сэр… — одними губами сказал капитан.

Отодвинув кресло, он встал. Потом склонил голову.

— Мои соболезнования по поводу смерти вашего сына, сэр.

Кронин вздрогнул и развернулся вместе с креслом спиной к двери.

* * *

У полковника Волынского-Басманова, настоявшего на медикаментозном допросе, были неважные познания в области медицины и фармацевтики. Медикаментозный допрос — устаревшая методика. Скополамин — средство, от которого отказались еще в 50-х, оно вообще недалеко ушло от старых добрых пыток. Пентотал натрия достаточно эффективен при допросе с детектором лжи (он тормозит сдерживающие центры, у человека снижается самоконтроль), но и пентотал, и детектор были в этом случае почти бесполезны, ибо допрашиваемый находился в стрессовом состоянии. Самописец детектора лжи, как и следовало ожидать, показывал черт-те что.

В общем, было большой глупостью настаивать на том, чтобы капитан Верещагин после допроса снова был доставлен в кабинет главкома. Но Басманов настаивал, а значит — брал на себя всю ответственность за возможные последствия…

— Как вы себя чувствуете? — спросил Флэннеган.

Верещагин не ответил. Это означало, что эта отрава, антагонист пентотала, начала действовать. Болела голова — какой-то новой, очень тонкой болью, словно кто-то выбрал одно-единственное нервное волоконце, где-то за правым глазом, и методично его терзал.