Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История одной любви
Шрифт:
РОССИЙСКИМ ЧИТАТЕЛЯМ
Над этой книгой я работал в 1996 году; в 1997-м она была издана по-немецки, спустя год — по-венгерски. С тех пор ахматоведение существенно продвинулось вперед; многие документы, которые в 90-х годах были практически недоступны, сегодня свободно висят в Интернете. И все-таки я решил не переписывать книгу. Меня успокаивал тот факт, что нынешний уровень знаний хотя бы в одном отношении остался прежним: я имею в виду представление о тех медленных, мучительных изменениях, которые происходили в советской культурной политике после 1953 года. Сейчас изменения эти не кажутся такими уж важными, но в свое время они выглядели почти невероятными. Взять хотя бы то обстоятельство, что в 60-е годы снова стало возможным произносить вслух имена Анны Ахматовой,
Хочу еще раз поблагодарить всех авторов, писавших об Анне Ахматовой, на которых я ссылаюсь и цитирую. Их трудно перечислить; назову здесь лишь прекрасного поэта, писателя, переводчика Анатолия Наймана, чья книга об Ахматовой очень помогла мне в моей работе. Благодарю также за помощь в подготовке русского издания Габриеля Суперфина, сотрудника Бременского научно-исследовательского института Восточной Европы.
Дьёрдь Далош
ПРЕДИСЛОВИЕ
В этой книге я излагаю историю одной ночи — ночи, которую Исайя Берлин провел в гостях у Анны Ахматовой. И рассказываю о том, какие роковые последствия — главным образом для поэтессы — имела эта встреча. Книга моя — история любви, история того, как эта любовь становится своего рода маяком, высветившим смысл бесчисленных испытаний, которые выпали на долю Ахматовой как в предыдущие, так и в последующие годы. А поскольку отношения между Ахматовой и Берлиным привлекли к себе пристальное внимание спецслужб, то история эта становится в значительной мере фокусом, в котором сосредоточились столь многие обыденные и абсурдные стороны советской действительности, в том числе — запутанный механизм взаимоотношений между властью и литературой.
Таким образом, я не предлагаю читателю биографию Анны Ахматовой; не нужно воспринимать мою книгу и как литературоведческое исследование. И уж тем более не являются предметом моего рассмотрения жизнь и творчество Исайи Берлина: я не философ, чтобы должным образом оценить его вклад в науку. К Берлину я подхожу с точки зрения писателя, глядя на него через призму жизни и поэзии Анны Ахматовой. Да, ночная их встреча и для Берлина была важной — но вовсе не судьбоносной; в то время как для Ахматовой та ночь оказалась едва ли не роковой.
В шестидесятые годы, когда я был молодым поэтом и учился в Московском университете, мне доводилось читать какие-то из доступных тогда стихов Ахматовой; конечно, знал я и о печально известном августовском Постановлении 1946 года, чреватом столь тяжкими последствиями для литературы, и о докладе Жданова, публично заклеймившего поэтессу как «не то монахиню, не то блудницу». Партийный идеолог никакого особого интереса у меня не вызывал: для этого я слишком был уже погружен в литературу; но стихи Ахматовой тоже не оставили в моей душе глубокого следа. Магическую власть ее поэтической речи я научился ценить лишь спустя полтора десятилетия, однако ее виртуозное стихотворческое мастерство и тогда еще оставалось для меня недоступным. Ахматова, чувствовал я в те годы, не притягивает меня — скорее отталкивает.
Английским я не владею, поэтому об Исайе Берлине услышал впервые лишь в 1989 году, когда его работы стали переводить в Восточной Европе. Английский философ, вроде довольно значительный, то ли еще жив, то ли уже умер…
Летом 1975 года я познакомился с Лидией Корнеевной Чуковской. Случилось это в Переделкине, в писательском поселке. К тому времени за свои смелые выступления в защиту преследуемых соратников по перу пожилая дама была уже вытеснена на периферию литературной жизни. Разговаривали мы всего несколько минут, но она успела рассказать о том, что ее особенно терзало тогда: зрение у нее быстро слабеет и она
опасается, что сослепу пожмет руку кому-нибудь из тех, кто участвовал в травле Солженицына и Сахарова. И еще она сообщила, что работает над заметками об Анне Ахматовой.В те годы я уже был писателем-диссидентом: это был мой, пускай несколько запоздавший, период Sturm und Drang’а. Мир моих чувств и симпатий все больше отдалял меня от Советского Союза в его официальной ипостаси. Моя политическая деятельность была связана с Венгрией и Центральной Европой, как писатель я все прочнее уходил в немецкоязычную среду. И в то же время я ощущал в душе нечто вроде угрызений совести по отношению к русской культуре, к России как к стране и вообще к русским; я словно бы что-то задолжал им. Ведь в России, в Москве, я провел лучшую часть своей молодости, узнал там немало искренних, с горячим сердцем людей. С Россией меня связывает много личных воспоминаний, я до сих пор с интересом слежу за ее историей, за ее жизнью.
Но я испытывал и ностальгию иного рода — по тем годам, когда я сам был начинающим поэтом. Не сказать, что мне так уж нравятся мои тогдашние литературные свершения: глядя сегодняшними глазами, оценить их можно лишь очень скромно. Дело в другом: я с некоторой тоской и завистью вспоминал себя, самоуверенного гимназиста, мечтавшего встать в один ряд с великими. Мне хотелось в зрелом возрасте так же упиваться стихами, так же спорить о поэзии, как это делал тот семнадцатилетний юнец, — и не ради того, чтобы выглядеть умным и культурным, а просто потому, что без поэзии невозможно было существовать.
Весной 1993 года я участвовал в семинаре «Госбезопасность и литература»; он состоялся в Москве и был организован Фондом Генриха Бёлля совместно с Библиотекой иностранной литературы им. М. И. Рудомино и Немецким культурным центром им. Гёте в Москве. Генерал-майор КГБ в отставке Олег Калугин выступил на семинаре с докладом о досье, которое в органах завели на Анну Ахматову. Упомянул он и о визите Берлина. Правда, где-то в это же время досье, содержавшее, по слухам, около 900 листов, бесследно исчезло; не удивлюсь, если рано или поздно оно всплывет в Америке, на черном рынке архивных материалов. Экс-генерал, кроме как в прочитанном на семинаре докладе, этой темой, похоже, больше не занимался. В его воспоминаниях (они вышли в 1995 году), многословных, но довольно пустых, имя Ахматовой вообще не встречается. Однако те цитаты из секретных документов, которые Калугин привел в своем докладе, зацепили мое внимание.
Я заглянул в последнее, уже без цензуры, русское издание Ахматовой, ища там стихи, связанные с Гостем из будущего — так Ахматова величает Берлина в «Поэме без героя». И тут слова, которые я давно знал — или думал, что знаю, — странным образом заискрились. Они обрели необычный вес и совершенно новое значение. Нечто странное произошло и со мной: из человека, читавшего стихи Ахматовой от случая к случаю, я превратился в читателя страстного, завороженного ее поэзией.
Эту книгу я писал, опираясь на архивные документы, воспоминания современников, а также на личные беседы с разными людьми. Например, я долго разговаривал с Лидией Чуковской незадолго до ее кончины, последовавшей в январе 1996 года. Консультировался по телефону с Эммой Герштейн и Анатолием Найманом. Ездил в Англию, чтобы задать несколько вопросов сэру Исайе Берлину в связи с его книгой «Личные впечатления» («Personal Impressions»). Особенно много значила для меня беседа с профессором Гарри Шукманом, который весной 1954 года в составе английской студенческой делегации побывал в Ленинграде и встречался с Анной Ахматовой. В московских разысканиях, в интервью, которые я брал в Оксфорде и Лондоне, а также в обработке собранных материалов мне помогала Андреа Дунаи.
Со словами благодарности за помощь и советы я обращаюсь к следующим людям:
Саймону Бейли, Оксфорд,
сэру Исайе Берлину, Оксфорд,
Ирине Бойко, Черновцы,
Елене Чуковской, Москва,
Лидии Чуковской, Москва,
Эмме Герштейн, Москва,
Генри Харди, Оксфорд,
Майклу Игнатьеву, Лондон,
Людмиле Карачкиной, Симферополь,
Льву Копелеву, Кёльн,
Геннадию Костырченко, Москва,
Анатолию Найману, Москва,
Хеннингу Риттеру, Франкфурт-на-Майне,