Гость из прошлого

– Ты с Илюшей, как солдат на посту – ни шагу вправо-влево. Все четко, как по команде.

– Тебе кажется.

– Ты лишний раз не поцелуешь его.

– Иногда я чувствую себя такой усталой и опустошенной… – оправдывалась Светлана, а однажды решила признаться в том, что ее тревожило.

– Что это означает? – Дмитрию не понравилось услышанное. Светлана поспешила свести все к усталости, переживаниям за их отношения. Она всячески подчеркивала свою уязвимость во имя того, чтобы рядом с ней Прохоров чувствовал себя сильным. Это всегда нравилось мужчинам вне зависимости от реального положения вещей. Дмитрий Ильич не был исключением, но особого удовольствия от сознания собственной важности не испытывал. Знал, что в семье он главный, что его слово последнее. Только даже самому себе он боялся признаться, с какой радостью отдал бы все эти мужские привилегии в обмен на настоящую любовь. В обмен на сердечный трепет, мучительную сладость обладания любимой женщиной. Он добровольно лишил себя этого и надеялся, что появление ребенка что-то изменит.

В отличие от Светланы Прохоров боготворил сына. Не сдерживая чувств, он изливал всю свою нежность на Илюшу. Это была его частичка, продолжение его рода, о котором он мечтал давно. Иногда он думал о том, как было бы здорово остаться с ним вдвоем: только он и сын. Наверное, это желание мимо воли прорывалось в его словах, взглядах, потому Светлана все больше изводила его ревностью. Она устраивала ему скандалы, обвиняя в несуществующих романах. Могла неожиданно прийти к нему на работу, и не дай бог Прохоров в этот момент общался с медсестрой – скандал гарантировался.

В больнице все догадывались о неладах в их семье, но никто не выказывал сочувствия. Прохорова считали разрушителем благополучной семьи, а Светлану – бесстыдной бабой, бросившей мужа и детей. Эти двое в глазах общественности были преступниками. Особенно поначалу досталось Прохорову, а когда он серьезно ушел в бизнес, попытавшись воспользоваться реалиями смутного времени, с издевкой и нескрываемой радостью наблюдали за его просчетами. Дмитрий Ильич оказался в числе тех, кто не выдержал крутых перемен. Обстоятельства сложились не в его пользу: заработки оказались не такими, на которые рассчитывал, вернувшись в больницу, понял, что потерял квалификацию. Свою роль сыграли большой перерыв в работе, постоянное нарушение режима – Дмитрий справлялся со стрессами при помощи алкоголя. Прохорова больше не считали хирургом от бога. Его записали в неудачники.

В такой момент важна поддержка семьи, а Светлана только подливала масла в огонь. Ее недовольство становилось невыносимым. Она постоянно обвиняла Дмитрия в своей неудавшейся, разбитой жизни, частенько ни за что доставалось Илюше. За это Прохоров жену тихо возненавидел. Она не имела права вмешивать в их проблемы с сыном. Мальчик страдал от непонимания между взрослыми – это было самой большой пыткой для Прохорова. Он чувствовал себя виновным в происходящем, но не находил в себе смелости окончательно и бесповоротно изменить ситуацию. Дмитрий взвешивал «за» и «против»: лишить ребенка матери или сосуществовать в обстановке полного непонимания? Решил оставить все как есть. Пусть Илюша подрастет… тогда… В конце концов, столько семей так живет, и ничего. Дмитрий Ильич вздохнул. Что толку теперь вспоминать – Ильи больше нет. Виски сдавило. Прохоров глубоко вздохнул, закрыл глаза.

– Так что о Светлане? – Саша прервала затянувшуюся паузу.

– Светлана… – он с трудом разжал тяжелые веки. – Она убита горем. Мне плохо, а ей – в сто раз хуже, потому что она – мать. Я знаю, что она могла быть сыну лучшей матерью, но почему-то не захотела. Она словно все делала вполсилы. Иногда мне кажется, что это беспокоит ее больше всего. Глупо звучит? Может быть, я предвзято отношусь к ней?

– Почему?

– Не столь важно. Главное, мы не можем больше быть вместе, – мрачно произнес Прохоров, глядя в сторону.

– Недоговариваешь.

– Наверное… – Ему было тяжело встречаться взглядом с Александрой. – И… Честно говоря, я не знаю, что еще сказать.

– А я решила, что мы только начали. – Саша видела, что, не успев открыться, он снова закрывается, отгораживается.

Прохоров был зол на себя. Зачем он пришел? Нашел, кому изливать душу: той, которая растоптала ее двадцать лет назад. Кретин! Такое можно сделать только в состоянии полного безумства. Он не проронит больше ни слова. Пусть она изливает на него свое красноречие, пусть старается разобраться в том, в чем даже Господь Бог уже наверняка запутался.

– Ты жалеешь, что затеял этот разговор. – Лескова наблюдала за неконтролируемой мимикой его лица, прежде чем сделать такой вывод. – Это естественная реакция. Есть возможность изменить течение мыслей, а значит – и саму жизнь. Ты всегда можешь попробовать.

– Последнее время я все делаю неправильно. Вообще, странно, что я могу что-то обсуждать, о чем-то думать. Зачем? – Прохоров вскинул на Сашу голубые глаза, полные слез. – Все кончено.

– Не говори так.

– Больше незачем бороться. Моя жизнь – вереница ошибок, – слезы покатились по его щекам. Он не вытирал их, плача беззвучно, как маленький ребенок, которому настолько больно, что не осталось сил даже всхлипывать.

– Каждый имеет право на ошибку. Не то сказал, не так поступил. Неверный подход. Изменить – не в нашей власти. Никогда ни о чем не жалеть! Повторяй это до тех пор, пока не поверишь. Слышишь?

Лескова почувствовала, что сама вот-вот заплачет. Резко поднявшись, она подошла к окну. Поправила римские жалюзи. Она не хотела видеть его слез, пыталась сдержать свои. Неожиданно почувствовала рядом его дыхание. Повернувшись, она встретила его жесткий взгляд. Дмитрий Ильич стоял рядом.

– А ты все в своей жизни делала правильно? – зло спросил Прохоров. – Идешь вперед, не оглядываясь? Призраки прошлого на горло не наступают?

– Нет! – с вызовом произнесла Саша, чувствуя, как фальшиво звучит ее ответ.

– На нет и суда нет, – выдохнул Дмитрий Ильич, повернулся и пошел к двери.

– Дима!

– Оставь, – на ходу отмахнулся он. Этим жестом Прохоров напомнил Лесковой мужчину, который грозил покончить с собой. Он вот так же отчаянно отмахнулся от нее, закрывая за собой дверь ее кабинета.

– Дима! – Бросившись за ним, Саша перекрыла выход.

– Ты что? – изумился Дмитрий Ильич.

– Куда ты?

– Домой.

– И что? – Саша схватила его за руку.

– Ничего. Извини, что отнял у тебя время. Мне не нужно было приезжать. Я не твой клиент.

Лескова крепче сжала пальцы. Нет, она его так просто не отпустит, но как его удержать? Что происходит в последнее время: ее посетители берут инициативу в свои руки! Она уже не хозяйка в собственном кабинете?

– Не уходи, пожалуйста, – едва слышно попросила Саша.

– Зачем?

– Так нужно.

– Кому?

– Нам…

– Отпусти руку, – хмуро попросил Прохоров.

– Извини. – Саша закусила дрожащую губу. Нечего сказать – психолог со стажем.

– Я могу остаться, только говорить будешь ты. Согласна?

– Согласна.

Теперь она отошла от двери. Вздохнув, словно сбросив с себя тяжкую ношу, Лескова села в кресло и уронила голову на скрещенные руки. Со стороны ее поза выглядела очень наигранной, но в этот момент Саша меньше всего думала об этом. Она сама не знала, что с ней происходит. Она не собиралась устраивать себе сеанс самоанализа. Когда теряешь контроль над собой, самое время сделать паузу и оглянуться. Лескова собиралась сделать именно то, от чего зачастую предостерегала своих пациентов. Для многих из них экскурс в прошлое мог оказаться непосильным испытанием.