Гостиница 'Океан'

Светой звали крупную девицу с небольшими глазами на полном крестьянском лице, Олей - худощавую, с лисьим лицом и большим вырезом, в котором виднелось начало грудей, Яной - длинноногую плоскую кореянку в коротком малиновом платье. Смущенно морща нос, она все время улыбалась. Девушкам заказали вина, закуски, и Василич, подняв рюмку, сказал:

– Ну, девочки, за знакомство!

Павел выбрал крепкую Свету, Василич лисовидную Олю, а Серега Рукосуев кореянку в малиновом платье.

– Короче, анекдот, - сказал лыбясь Серега.
– Сохатый со страшенного бодунишша из лесу выходит - и к ручью. Пьет. Ага. Тут - охотник и с эскаэса хлесть! хлесть! ему в бочину.

– Серега вздрогнул, сползая, схватился за бок и продолжил: - Тот все равно пьет стоит. Этот опять хлесть! хле-есть! Сохатый ббошку подымат: да чё такое-то, вроде пью-пью, а только хуже и хуже...

Девушки, переглянувшись, вежливо засмеялись, Павел с Василичем дружно загоготали, а Серега еще несколько раз повторил:

– Пью-пью, грит, а все хуже и хуже.

Уже обсудили детали, уже вовсю закусывали и хохотали, как вдруг появилась четвертая девушка. Стройная какой-то невероятной, ослепительной стройностью, она остановилась, ясно улыбаясь и придерживая голой рукой сумочку на длинном тонком ремешке. На ней были черные туфли на высоких каблуках, ярко-оранжевые в крупную сетку чулки на широких резинках и нечто черное шерстяное и очень короткое со шнуровкой на спине. На бедрах между чулками и этой кольчужкой оставалась широкая полоса голой кожи, а низкий черный лиф даже не держал, а просто задирал ее почти голую нежно-загорелую грудь.

Лицо под сложной прической из крашеных светлых с отливом волос было тоже каким-то стройным, легким, щедро улыбающиеся губы ярко накрашены, и на этом летящем, улыбающемся куда-то вдаль лице сияли ясным океанским светом синие глаза.

Ошарашенный, Павел спросил:

– Кто это?

И лисолицая Оля с тихим злорадством ответила:

– Даша.

Через секунду Даша сидела за столиком, а Павел нес ей салат из кальмаров. Василич купил себе пакет кефира, на нем стоял адрес завода - "Промузел", и Даша весело сказала, оглядев компанию:

– Промузёвый, в общем, кефир.

Возбужденный Василич деловито обсуждал с девушками последние подробности ("Короче, сейчас все идем к нам в номер и приглашаем вашу хозяйку"). В бар зашла еще одна девица, совсем молоденькая, с веснушчатым личиком и большим, темно накрашенным ртом, и тоже подсела к столу. Василич обратился к товарищам:

– Ну что, часов шесть нам хватит?
– И, тыкая пальцем в девушек, скомандовал: - Раз, два, три, четыре, пять, встаем и идем!

Тут вбежала еще девица и чуть ли не с криком: "И я тоже!" - бросилась к столику, но Василич сделал обрубающий жест рукой:

– Стоять, Зорька, похоже, хорош!

Купили прорву вина, водки, закусок и огромную коробку конфет. В ней оказалась пластмассовая форма с редкими углублениями, и Василич велел ссыпать конфеты в тарелку. Все повалили в номер, кто-то из девушек позвал бандершу, похожую на жабу девушку без возраста, в короткой бурой юбке, с мясистыми ногами и стыдливой улыбкой. Получив деньги, она было хотела присоединиться к лихой сибирской компании, но возмущенный Василич выгнал ее в шею ("Еще кряквы этой здесь не хватало!") и долго сопел от возмущения.

Василичу очень хотелось устроить эдакий неспешный и расчетливый разврат, но, как он ни старался, ничего у него не вышло, да и, наверно, не выйдет никогда. Едва товарищи уселись, успокоенно тиская девчонок, как сама собой началась обычная мужицкая попоечная суета, звон рюмок, хохот, и все пошло по той же колее, что и в самолетах.

Обнимая Дашу и что-то ей с жаром говоря, Павел встретился глазами со Светой, та с укором качала головой и говорила:

– Никогда тебе не прощу.

Даша вся подергивалась в такт музыке, поигрывала вздернутой грудью, и из-под натянутого лифа виднелись два полукружья темной кожи. Лилась водка, гремела музыка, бегали с голым торсом Света и Оля, и Дашины руки ниже локтей были покрыты темными пушистыми волосиками. Она отошла к окну покурить, и Павел сквозь невообразимый шум услышал, как она сказала Оле:

– Я понравилась.

Подсела со смущенной улыбкой Яна, провела рукой по его телу сверху вниз, спросила что-то вроде: "Ну что, котик?", придвинулась:

– Пашка, ты такой ч-ч-откий!

Павел сидел как опечатанный и поглядывал на щебечущую у окна Дашу, а Яна все мучила его:

– Я тебе не нравлюсь, да? Я некрасивая?

Он взял ее волосы, обхватил ими, как углами косынки, ее щеки, поцеловал в улыбающееся лицо и покачал головой:

– Извини, мать, я определился.

Потом Даша долго рисовала ему план бухты Золотой Рог, потом были танцы, и она приплясывала, показывая указательными пальчиками то в одну, то в другую сторону и сама себе улыбаясь. А в Павле накипала какая-то пьяная и ясная тяжесть, и с этой тяжестью он смотрел Даше в глаза, и она несколько раз говорила:

– Да ты чё на меня так пронзительно смотришь?

А он отвечал:

– Да ты чё такая красивая-то?

Уже в номере, когда на ней ничего не было, кроме тонкой короткой цепочки, как воротничком схватывавшей шею с маленькой родинкой, он нечто отметил, почуял моментальным звериным мужицким чутьем и, не переведя в слова, забыл: чуть заметную, как на папиросной бумаге, зыбь на ее груди с крупными круговинами темной кожи вокруг сосков.

Через некоторое время они вернулись к Василичу за вином. Тот в плотных зеленых трусах, коротконогий, с мохнатой грудью и стеклянным взглядом полулежал в обнимку с Галей и Яной и хором с ними пел "Лучину". Серега спал на спине, открыв рот. Света плакала в кресле у окна.

...Облокотясь на руку, гладя указательным пальцем его угловатое лицо от виска к челюсти, она лежала рядом:

– У тебя щека красная...

– От водяры.

– Как ты думаешь, мне сколько лет?

– Девятнадцать, - сказал Павел, остановив, расплющив на лице ее руку.

– Да я по правде спрашиваю.

– Лет двадцать пять.

Она замотала головой.

– Ну сколько?

– Тридцать. Помнишь, я тебе одну вещь сказать обещала? У меня сын есть. В третий класс ходит.

Тут до него дошло то, что он заметил в ее груди, - это была грудь кормившей женщины, еще крепкая, но с еле заметной зыбью тления, к которой он испытал тогда неосознанную и почти сыновью нежность. Он взял в руку ее кисть. Ногти были коротко подстрижены, и рука казалась наивно-детской.

– Рабочая рука, - сказала Даша.
– У тебя дети есть? Понятно...
– Она помолчала.
– А мне так девочку хочется...

На ее губах уже давно не было никакой помады.

– У тебя губы такие красивые, - сказал Павел.

– А с накрашенными вульгарный вид, да?
– спросила Даша, а он только покачал головой и долго и медленно целовал ее в глаза, губы, шею, а потом в темнеющую на длинной плоской косточке ее голени продолговатую подсохшую ссадину - она упала где-то на ледяной лестнице.