Государь поневоле

В потешной, кроме нас никого не было. Робят во дворец не пускали, а карлов, с которыми наши с Лидой носители любили забавляться до вселенцев, быстро изжили из-за измены шута Афанасия Нарышкина. Тот выдал бунтовщикам место, где Нарышкин прятался во время смуты. Рынды молчаливо стояли у входа. В комнату заходили и сидели стольники и спальники. Среди них никто особо ко мне не приближался, и забавлять царя не стремился. Игры состояли в качании на качелях и складывании деревянных брусочков. Разговаривать с Лидой открыто о наболевшем посчитал опасным. Мы общались глазами и нейтральными, строго выверенными по существующему наречию, фразами. Встреча с человеком, который так же как я страдал от информационного голода, вернула оптимизм.

На следующий день сидел я за своей любимой партой и ждал, когда придет Стрешнев или кто другой, читать со мной священные писания. Сидел и что-то машинально "чиркал" на листе бумаги. Серебряный карандашик оставлял на плотной желтой поверхности слабый серый след. Писать не сильно удобно, но вот что-то зарисовать вполне. Тут Матвеев возьми и спроси:

— Дозволь, великий государь, узнать, что за чертёж дивный ты сотворил? Что за град чудный средь облаков парит?

Я удивился. Попытки разговаривать с ним раньше наталкивались на полное отсутствие инициативы у моего спальника — лишь ответы или короткие сообщения по делу. А тут сразу и целый вопрос!

— То Китеж-град былинный, Андрей! В книжице одной, что мне дьяк приносил, о нём было сказано.

— Зело красиво он у тебя вышел, государь. Прости, но не могу догадаться, как до него купцы будут ходить? Неужели есть мост до облаков?

Решился ответить не сразу. Машинальный ответ "на самолетах и вертолётах" вовремя остался во мне. Хотя, чего стесняться. Вспоминал-смотрел вчера с Петром один советский мульт, как раз в тему.

— На птицах, али кораблях воздушных! Вот таких. — И я набросал дирижабль, стилизованный под корабль с парусами, вёслами и на подвесе воздушного шара.

— Диво-дивное! И какое ж волшебство его в облаках держит?

Вопрос Андрея был с жаром поддержан внутренним посылом Петра. Ну что ж, детки, начнём небольшое просвещение. Жаль, что Учителя нет. Он-то уж лучше меня рассказал бы о монгольфьерах.

— Воздух, Андрей, горячий воздух.

— Да как же это государь?

— Вот смотри! Берем лист сей, и вот так крутим! Почувствуй, как ветер горячий из неё идет! — с этими словами я поднёс свёрнутый воронкой лист к свече, но так что бы не запалить края. Схватил руку юноши и поднёс к бумажному соплу. — Чуешь, как сильно ветр горячий от свечи идёт? И он только вверх проистекает! — Я повернул воронку сбоку свечи и продемонстрировал, что теперь тяги нет. — Вот если сей ветер споймать в мешок бумажный, то, мню, полетит сей мешок с ним к небу.

— Чудно, государь! Как ты про это прознал?

— Смотрел на свечку и увидел, как струится воздух над пламенем. Да сокола вспомнил, что над полями парит. Знать тоже ветры теплые крыльями ловит.

— А сколько надобно сего воздуха, чтобы корабль поднять али город такой держать?

— То я не знаю Андрей. Сиё чудо мне недоступно пока для разума. Думаю, что немало надо горячего ветра для корабля споймать.

— А ежели спуститься людям от Китеж-града надобно, верно они как сокол с крыльями вниз кидаются?

— И это мне неведомо, может, и кидаются, а мож и корабль летучий ждут.

— Вот кабы государь крылья сотворить, да на руки надеть, то, мню, можно яко птица лететь. — Сказал мечтательно Андрей Матвеев.

Я тем временем свернул лист пополам. Обрезал ровно края и сложил простейший бумажный самолетик. Юноша внимательно следил за моими манипуляциями. Когда я расправил своей игрушке крылья и запустил в угол, во мне поднялась такая буря радости от Петра, такое счастье, что я не сразу смог ответить стольнику. Самолётик плавно пролетел почти до самой двери и там, с небольшим кабрированием, шлепнулся на пол.

— Тут размыслить надо, Андрей, насколь большие крылья делать. Да из чего. Может учитель наш многомудрый знает, как такое сотворить.

— Государь! Как ты сподобился сотворить столь чудную забаву? — Андрей принёс из угла самолётик.

— Бог его знает, Андрей. Само это знание ко мне пришло. Видно было то божеское озарение.

Я внимательно посмотрел на Матвеева, опасаясь, не объявит ли он это бесовщиной. Но видно переоценил набожность и забитость юноши — он, напротив, с восторгом разглядывал сложенную мной конструкцию.

— Подай-ка ещё лист! — попросил я его — Научу и тебя как складывать сию забаву.

Матвеев принёс из шкафа ещё несколько листов. Я посмотрел, насколько аккуратно они обрезаны. Края были неровные. Пришлось брать линейку и перочинным ножиком подрезать бумагу. Закончив это, я позволил Петру принять участие в забаве. Через пять минут пыхтения, и у Петра, и у его спальника получилось ещё по одной игрушке. Пётр свой самолётик отправил в полёт сильно толкнув. Поэтому его бумажная птица сразу штопорнула и врезалась в пол. Пришлось поднимать и поправлять крылья. "Легче, Петя, легче!" Теперь полёт был более ровный. И снова бурная радость носителя. У Андрея самолётик получился с маленькими крыльями и летал хоть и ровно, но требовал скорости. Помог и ему — теперь будет его "аппарат" с крыльями как у чайки.

Затем мы начали пускать по палате наших летунов. Я показывал, что будет, если подгибать крылья. Ребята с радостью экспериментировали. Настроение Петра стало сильно передаваться и мне. Почувствовалось какое-то облегчение, как будто сняли с плеч тяжёлую ношу. Сам увлёкся, наблюдая за игрой. Вспомнился сын, как мы первый раз с ним играли в "перехватчиков". Но воспоминание это было каким-то ободряющим, счастливым, и не давило тяжестью разлуки душу.

"Дядь Дим! Как здорово! Как же так летает как птица! А еще сложить чего можешь?" — спросил Пётр, отстраняясь от управления. Я поддался на просьбу ребенка, с ностальгией смакуя свои ощущения — так же я и сына учил основам оригами. Взял следующий лист сложил традиционного японского журавлика и лягушку, потом тюльпан и бомбочку. Матвеев старательно пытался повторить за мной приёмы складывания фигур. Потратил много времени, помогая ему и Петру. Бумага была толстая и не очень плотная, складывалась с трудом, поэтому лягушки прыгали плохо. Зато три тюльпана радовали своим размером. Скатали прутиков для них — и получился букет!

Потом погнали Тихона, за водой, желая наполнить бомбы. Воду нам не принесли — надо было идти в церковь. Ребенок у меня в голове закапризничал, желая продолжить игру — пришлось применять силу. После церковной службы, обеда и сна мне опять разрешили идти в потешную. Туда же подошла Наташа-Лида, которой я подарил бумажные тюльпаны. Сестрица искренне обрадовалась, как будто я настоящие цветы подарил. Мы тогда были так счастливы просто посидеть, держась за руки и не обращая внимания на покачивание головами смотрящих за нами дядек и мамок. Наверное, это и помогло мне не ошизеть окончательно.

Единственным громким событием, как-то показывающим общий настрой за стенами, стала передача стрельцами челобитной о церковном споре. После десятидневного перерыва в Кремле вновь услышали бой стрелецких барабанов и выстрелы. Стрельцы под предводительством старообрядцев и при попустительстве нового главы Стрелецкого приказа — князя Хованского пришли к дворцу и настаивали, чтобы государи и патриарх вышли к ним и челобитную приняли. Разбиралась с этим делом Софья со своим полюбовником. Как там утряслось с матушкой, я не знаю. Меня просто "проинформировали" о причинах шума в Кремле и упрятали в своих покоях под двойной охраной ближних людей и стрельцов стременного полка. О решении собрать большой спор о книгах мне пересказал молодой рында Бадмаев. Говорил украдкой, как будто опасаясь лишних ушей. После этого я его больше и не видел.