Государь. Искусство войны

Макиавелли правильно указывал, что нужно для спасения Италии от «варваров». Единство и национальная армия. Единая Италия со своей армией, не зависящей от интересов отдельных тиранов, всяких д’Эсте, Гонзага, делла Ровере, подчиненной единой воле principe, была бы способна бороться с любой страною Европы как равная с равной. Ни то, ни другое не оказалось возможно.

Во-первых, милиция. Когда Кине говорит [362] о роли Макиавелли в 1526–1527 годах, ему приходит на память французская революция: и Дантон, и Сен-Жюст, и Карно, и четырнадцать армий, и многое другое. Прекрасный повод для параллели. Почему французы могли выставить на фронт четырнадцать армий, а обширная Папская область и богатая Тоскана вместе не могли выставить даже одной?

362

Quinet E. Les revolutions d’Italie. 1848. Vol. II. Ch. 4.

Гвиччардини, который знал свою Романью, совершенно определенно объявил, что вооружить население Романьи – значит снарядить вспомогательный отряд для императора, потому что половина населения провинции будет больше слушаться императора, чем Папу, своего государя.

Макиавелли с ним не спорил. Объявить то, что Французская революция называла la levee en masse [363] , в Тоскане было невозможно и по другой причине. Флоренция была полноправной госпожою, остальное население Тосканы было бесправно. Во Флоренции при Содерини всеми правами пользовались только около 3000 человек, при Медичи – раз в десять меньше.

363

Народное ополчение (фр.).

Остальные города: Пиза, Ареццо, Прато, Пистойя, Эмполи, Ливорно – все другие, все сельское население прав не имели. Флорентийская буржуазия не желала делиться властью ни с кем, хотя знала очень хорошо, какое царит из-за этого недовольство в городах и в деревне.

Пиза лишь недавно была покорена после четырнадцатилетней войны. Ареццо бунтовал и отпадал от Флоренции. В Пистойе и Прато происходили волнения. Деревня была неспокойна. Дать всему этому населению оружие – не значило ли тоже подготовить подкрепление для императора или для французского короля? Опыт Ordinanza при Содерини, так позорно закончившийся в Прато, не давал больших поводов для оптимизма.

Макиавелли нигде в своих сочинениях не ставит вопроса, из-за чего армия сражается: не в каждом отдельном случае, а вообще. В «Discorsi» нет главы, посвященной анализу экономической основы римской военной мощи. В «Arte della guerra», в конце четвертой книги [364] , речь идет о том, что должен делать полководец, чтобы заставить солдат идти в бой в том или другом сражении, и приводятся в сущности примеры, как генералы обманывали солдат или действовали на их суеверие, чтобы поднять у них дух.

364

Machiavelli N. Opere. 1819. Vol. V. P. 308–309.

Под конец, однако, указывается, что лучшее средство пробудить в бойцах упорство – показать им воочию, что они перед альтернативою: победить или погибнуть. И говорится: «Это упорство возрастает вследствие веры в полководца и любви к нему и любви к родине. Любовь к родине – чувство прирожденное (e causato dalla natura)». Любовь к родине, следовательно, учитывается, и было бы странно, если бы она не учитывалась: древние историки ведь говорили о ней без конца.

Но нет ни малейшей попытки ее проанализировать. Солдаты Французской революции шли на врага, ведь тоже побуждаемые патриотизмом, l’amour sacre de la patrie [365] , но мы знаем, что такое патриотизм революционных солдат. Французская революция дала третьему сословию равноправие и избавила его от королевской опеки, освободила крестьян от крепостного права и дала им землю и волю. Там не думали, что патриотизм – чувство прирожденное, и патриотизм создавали.

365

Священной любовью к родине (фр.).

Солдаты революции дрались за то, чтобы у них не отняли даров революции. Даже в самой Флоренции XVI века в разные моменты граждане республики относились к войне по-разному. При Содерини они шли в милицию, но сражались плохо. В 1526–1527 годах они трусили и не пошевелились, а в 1530-м, в последней борьбе против Папы и императора, бились героями: потому что в последней республике ожила частица демократической души Савонаролы, и к власти были приобщены более широкие круги, чем при Содерини.

Макиавелли, конечно, не мог знать ни про Французскую революцию, ни про эпопею 1530 года. Но история итальянских коммун давала сколько угодно фактов, из которых при надлежащем анализе было нетрудно получить те же выводы. У Макиавелли их не оказалось, потому что его классовая настроенность затемнила столь ясный обычно его анализ.

Макиавелли не додумался до того, что патриотизм представляет собою тоже классовое чувство, что у разных групп населения одного и того же государства патриотизмы могут быть различны.

Его классовая природа делала его патриотом флорентийским и общеитальянским, классовая природа романьольского крестьянина могла делать его патриотом и венецианским, и даже имперским, а классовая природа пизанского жителя могла делать и делала его патриотом французским. Экономика Италии по причинам, которые уже указывались, не могла еще создать единого патриотизма, подобно тому как сделала это экономика Франции, разумно направленная монтаньярским Конвентом, в 1793 году [366] .

366

Монтаньяры – сторонники М. Робеспьера, соперничавшие во время Великой Французской революции с жирондистами.

Макиавелли вводила в заблуждение его классовая идеология, классовая идеология представителя торгово-промышленной буржуазии, и он был склонен своим настроениям придавать характер общий. Он не подумал, что сначала нужно устранить неравноправность во Флоренции и на ее территории и заинтересовать в победе над врагом все население.

А если и подумал, то не решился этого сказать, потому что знал, как это будет встречено его собственной группою. Точно так же Жиронда [367] не хотела дать крестьянам то, чего они требовали, и потому не могла по-настоящему организовать армию, пока была у власти.

367

Жирондисты – политическая группировка периода Великой французской революции.

И единству Италии мешала в конечном счете та же экономика. Если бы Венеция искренне, без страха пошла на союз с Папою и Флоренцией в 1526 году, герцог Урбинский, ее кондотьер, не посмел бы держаться того образа действий, который привел лигу к поражению. Но Венеция не могла не бояться Флоренции и особенно Папы.

То, что для Макиавелли, флорентийского буржуазного патриота, было спасением – вся программа «нового государя», – то для венецианского буржуазного патриота было катастрофой, ибо объединение Италии в условиях того момента означало для Венеции потерю самостоятельности и превращение из царицы Адриатики в провинциальный порт: меч «нового государя», разделавшись с мелкими, должен был обрушиться в первую голову на нее.

Наконец, какими аргументами можно было заставить служить делу объединения этих мелких: Феррару, Мантую, Урбино, Сиену, Лукку и прочих? Ведь они должны были пасть первой его жертвой. Ведь недаром Альфонсе д’Эсте посылал пушки Фрундсбергу, Франческо Мария, щадил ландскнехтов, а Федерико Гонзага старался их выручить.

Если бы экономика Италии была благоприятна объединению, она бы сломила и местные сепаратизмы, и династические интересы тиранов, как сломила их в XIX веке. В XVI она для этого не созрела.

Вот почему в тот момент «из пламя и света рожденное слово», последняя глава «Il Principe», «Марсельеза XVI века», повисла в воздухе без отклика.

Цель, которую ставил себе Макиавелли, которой он добивался со всей страстью, стремясь к которой он раскрыл такие сокровища воли, темперамента и энергии, достигнута не была.

Ренессанс завещал задачу политического возрождения Италии Risorgimento [368] , а писал его завещание Никколо Макиавелли.

368

Возрождение, обновление (ит.). Рисорджименто – национально-освободительное движение в Италии против иноземного господства, за объединение раздробленной Италии; а также период, когда это движение существовало (конец XVIII в. – середина XIX в.). Считается, что рисорджименто завершилось в 1870 г., когда Рим был присоединен к Итальянскому королевству.