Государь

— Митя, а ты?

Потянувшись и примериваясь тоже завалиться на ложе, хозяин Опочивальни хитро улыбнулся:

— А что я?

— Что-нибудь присоветуешь? Ми-ить?!?

Ответить все сильнее улыбающийся старший брат не успел — помешала постучавшаяся и тут же вошедшая в покои Хорошава, прямо с порога доложившая, что ее господина очень желает видеть Великий государь. Вздохнув, просто государь подверждающе кивнул:

— Распорядись там, чтобы облачаться… Постой! Батюшка меня один ждет?

— Н-нет, господин, с владыкой Филлиппом.

Понятливо кивнув, Димитрий спустил ноги с ложа и начал вдевать ступни в легкие домашние чувячки из мягкой замши.

— Мить, а ты надолго? Мы же еще чертежи и эскизы дворца и Гостиного двора смотреть хотели!

Повернув голову к мадшему братцу, восемнадцатилетний Великий князь Литовский вновь вздохнул:

— Ну ты же знаешь отче Филиппа: как начнет печаловаться о монастырях да разных епархиях… Отец же у церкви соляные промыслы в казну забрать хочет.

Позабыв о уже слегка растрепавшейся косе, царская целительница Дивеева, у которой с митрополитом Московским и всея Руси были довольно своеобразные (с налетом вечных подозрений в волховстве, ага) отношения, с большим интересом уточнила:

— Упирается?

— Батюшка его дожмет… Когда еще сказано иерархам нашим, что будем печатать во множестве книги богослужебные и Блугую Весть? Дело богоугодное и вельми полезное, а они по сию пору даже собраться и решить, какие именно книги множить будем — не соизволили! А там ведь и вычитывать надо, и какие миниатюры на страницах будут…

Притопнув, чтобы обувка лучше осела по ступням, государь Московский досадливо махнул рукой и направился из покоев, бросив напоследок:

— Одно слово — церковники!

[1] Благовест — церковный звон одним большим колоколом, что возвещает благую весть о начале Богослужения.

[2] Цесарцы, или цесарцы, — принятое на Руси XVII—XIX веках наименование подданных Священной Римской империи германской нации (то есть практически всех немцев и австрийцев).

[3] Тмутараканское княжество — русское княжество, существовавшее в X—XI веках с центром в городе Тьмутаракать (Тамань). Упоминается в русских летописях и «Слове о полку Игореве». Традиционно считается, что княжество включало в себя территорию от Восточного Крыма и вплоть до предгорий Кавказа, являясь крупным политическим образованием.

[4]Каррарский мрамор — мрамор, добываемый в Апуанских Альпах на территории Каррары. Считается одним из ценнейших сортов мрамора.Каррарские каменоломни использовались уже в медном веке, а в римскую эпоху добыча мрамора приобрела особенно большие масштабы. Начиная с правления Юлия Цезаря каррарский белый мрамор использовался для постройки общественных зданий и домов патрициев.

[5] До определенного времени на часах двигался сам круглый циферблат.

Глава 3

Глава 3

Бескрайняя чаша пронзительно-синих небес над московским Кремлем еще была светла, да и алое солнышко только-только примерялось, как бы ему сподручнее спуститься к виднокраю — но в малой горнице, где сидел насупленным сычем хозяин усадьбы, уже было темно. Верней сказать, очень сумрачно и тихо. Тени же старый князь принес с собой из Грановитой палаты, прмо с заседания Думы Боярской: и было тех теней столько, что на стенах не помещались! То и дело ревниво толкались и выпихивали друг-дружку под дрожащий свет малых лампадок в красном углу, скользили растрепанными нитями по побеленому свежей известью потолку, падали чернильными пятнами на добротно отскобленый пол… И главное, укутали толстым слоем душу и разум думного боярина и царского ближника князя Ивана Федоровича Мстиславского. Было ему до того душно и муторно, что совсем не горячило кровь густое и сладкое рейнское вино, да и любимая кулебяка с вязигой и пироги с осетриной совсем не лезли в глотку. Что там: даже близость большой медной жаровни, что стояла за спиной и приятно грела поясницу, и то не могла отвлечь князя от тяжелых мыслей — уж больно поганое настроение им владело, изредка прорываясь и на уста:

— Аспид подколодный… Т-тварь неблагодарная!

Десятилетний княжич Васька, сунувшийся было приласкаться к грустному тятеньке — услышав такое его шипение, сначала застыл в дверях, а потом быстро-быстро на цыпочках сдал назад. Это пусть старшие брательники смело на глаза раздраженному отцу выставляются и огребают, а Василий… А он обождет возле подклета самого старшего из братанов — Федьку и загодя его предупредит! И потом же, при случае, попомнит и выпросит под это дело у него что-нибудь интересное. Или вкусное? Хм, лучше и того, и другого, и чтобы побольше! Ждать и маяться скукой юному засаднику пришлось почти до вечернего благовеста — благо, что на женской половине был небольшой переполох со сборами сестрицы Настьки, и его толком и не искали… Наконец, под ленивый лай дворовых псов и протяжное мычание стельной коровы, на подворье отчего дома пожаловал загулявший где-то Федя и два средних брата, Иван Большой и Ванька Меньшой — в раскрытых нараспашку шубах, несмотря на пощипывающий нос и щеки февральский морозец, и притом явственно чем-то довольные. Выкатившись из темного угла чуть не под ноги старшему братцу, младший княжич тут же был им облаплен, поднят и почти что прижат к усапанному снежинками бобровому воротнику — но мужественно ойкнул и бымтро протараторил важное донесение про гневного отца. Кивнув, Федор поставил мелочь обратно на тесаные плахи и легонько подтолкнул в сторону теплых покоев:

— Молодец.

Видя, как Меньшой и Большой неуверенно переглядываются, направил следом и их:

— Скажите Насте, позже зайду!

Подождав, пока за родичами гулко хлопнет толстая дверь, наследник рода Мстиславских неспешно скинул шубу на руки пожилого челядина и пошагал в отцову любимую горенку — где тот любил посидеть в тишине и неспешно обдумать все услышанное и увиденное за день. Коротко стукнув в резную створку, сунулся головой, затем зашел весь, заодно знаком указав миловидной теремной девке-холопке освежить накрытый стол…

— Хм?! А, это ты, сын…

Вяло пошевелившись, грустный родитель молча проследил за мельтешением расторопных слуг, всего раз одобрительно шевельнув бровью: когда Федор указал подсыпать древесного угля в рдеющее багровыми огоньками чрево жаровни.

— Что-то ты сегодня припознился, мы уж и поснедали.

— Да и ладно, батюшка. Я у Димитрия Ивановича с братцами гостил, уж там нас так попотчевали — три раза пояса перевязывали, чтобы не треснули!

Шевельнув бровями, глава семьи с хорошо скрытой тревогой поинтересовался:

— Что там с нашей Настькой, не передумали? Берет ее царевна с собой в Вильно?

— А как же! Им с Фимой Старицкой и Марфой Захарьиной-Юрьевой уже и отдельный санный возок готовят — своими глазами видел!

— Н-да?

Настроение князя на малую капельку, но все же улучшилось.

— А когда в путь?

— Сначала хотели дождаться прибытия инокини Александры с Горицко-Воскресенского монастыря, но февраль-то движется к исходу, а там ведь и весенняя распутица не замедлит. Я слышал, что вроде бы через пять дней от нынешнего? Дмитрий Иванович хочет к люду московскому со словом выйти, вот сразу после того, и… Но пять сотен Постельничей стражи уже выступили, и еще пять собираются — и сменных лошадей для санного поезда, говорят, преизрядно по пути приуготовили. Дмитрий Иванович на сегодняшнем пирке даже пошутил, что дней за десять до Вильно добраться хочет!..

Проведя ладонью по лицу и бороде, родитель еще немножко распрямил плечи и ворчливо заметил:

— Да, народцу на Москве-матушке нынче изрядно набилось. Пока от казны царской им хлеб да кров дают, так и будут торчать в первопрестольной… Инокиня Александра? Помню я Ульянку Палецкую, помню — хорошая из нее жена для младшего брата Великого государя вышла. Тихая да скромная, и не лезла никуда с ненужными советами… Значит, все же она будет девиц наших духовно окормлять и за их благонравием приглядывать? А мне мыслилось, что на тот чин боярыню Захарьину поставят.