Государь

— … огненного припаса, и хотя бы сотни три городовых казаков: инше, прошу твоего, Великий государь, позволения, оставить до времени два острожка, что устроены по реке Чусовой, и малую крепостицу возле сысканых золотых приисков. Ибо в тех местах каждый второй вой крепко побит и изранен, и в последние набеги вогульских разбойников к заборолам уже и крестьяне с самострелами вставали…

Не вытерпев, гневно рыкнул князь Горбатый-Шуйский, да и прочие родовитые характерно покряхтывали и сжимали кулаки. Лет этак десять назад все они на такие известия лишь повздыхали бы, да и забыли через седьмицу-другую — иных забот полон рот. И то сказать: ханство Сибирское далеко, а крымчаки и те же литвины наоборот, очень близко — что ни год, воевать приходится. Но было такое до череды славных побед, и (что пожалуй, важнее) до царского Указа, подтвержденного решением Земского Собора, о неделимости родовых вотчин, поместий и крестьянских наделов. Пахарям-то ладно: свободной землицы на Руси, слава богу, полно — выросли сыновья, так и отделил их, как полагается по обычаям и новому закону. А тому же князю Мстиславскому надо каждому из четверки младших сыновей хоть бы и небольшую, но достойную наследную вотчину устроить, с парой-тройкой сел и малым городишкой. И дочкам достойное приданое собрать. Иное невместно, иначе — умаление родовой чести и неминуемые распри в семействе! Вот только устроение будущих вотчин требовало очень пухлой мошны: и здесь тонюсенькая, но постоянная струечка сибирских богатств была ох как важна и нужна — настолько, что князь Иван Федорович Мстиславский не раздумывая поддержал своего открытого недоброжелателя Горбатого-Шуйского… Который, к слову, был ему тестем по первой жене, и родным дедом его старшенького сына-наследника Федьки — на которого старый князь непонятно с чего и взъелся, обвиняя чуть ли не в прямом оговоре своего остолопа Петьки.

— … еще сведали мои прознатчики, где у вогульских волхвов их капища с идолищами погаными: и если бы ты, Великий государь, прислал бы мне рати судовой с огненный боем, то я бы изгоном те капища мог бы взять и разорить, а чернокнижников предать огню и…

При упоминании языческих истуканов в Грановитой палате словно бы прошелестел незримый ветерок. Многие думцы прекрасно помнили из донесений своих верных людишек, отправленных прознатчиками за Камень Уральский — что вогулы и остяки поклоняются Золотой бабе по имени Калтась. Поганой демонице, конечно, вот только по слухам (весьма упорным, к слову) идол-то ее отлили из чистого самородного золота! Согласно все тем же слухам, собранным среди ясачных народцев, сей истукан был почти в рост человеческий и весьма дородного облика — а это означало, что в нем никак не меньше ста пудов чистого веса. Ста. Пудов. Золота!!! Конечно, никто ничего не произносил, и на лицах вроде бы ничего не дрогнуло, но у всех вдруг появилось сильное желание совершить богоугодное дело. И желательно, без союзников и помощников: сотня пудов только кажется большим весом, а на самом деле очень плохо делится, даже на двоих… Дослушав начавшего похрипывать пересохшей глоткой дьячка, соль земли Русской начала переглядываться — однако вперед всех подал голос князь Горбатый-Шуйский:

— Великий государь! Если будет твое соизволение, то готов повести против подлеца Кучумки пять сотен своих служилых дворян, и сотни две боевых холопов!..

Интерес известного воеводы легко просчитывался с закрытыми глазами: добыча и воинская слава. После поголовной гибели князей Шуйских верховенство в клане старорусской знати перешло к Александру Борисовичу, и теперь он таким образом заботился о «меньших» под его рукой: большой войны покамест не предвиделось, значит и на службу воеводы государевы не позовут — так отчего бы не сходить в поход за добычей? А попутно присмотреть для себя новые вотчинки за Камнем Уральским: такие, чтобы и землица добро родила, и в ее глубине всякие полезности водились. Не обязательно золото: сойдет и медь, и драгоценные каменья, и руда железная — да даже добрая соль, и та в радость будет! И в прибыток, конечно: а чтобы не оплошать, князь Александр и его ближные союзники загодя приставили к государевым рудознатцам и розмыслам верных людишек. Вот те тайные прознатчики потихоньку и подсмотрели в грамотках приказных людишек — где именно земля в руках правильного хозяина обещала дать особенно хорошие урожаи…

Ну и последнее по счету, но не последнее в раскладах соображение было у Горбатого-Шуйского: по милости Всевышнего у него недавно народился второй сын, и хотя Сашка-меньшой еще сосал материнскую грудь и пачкал пеленки, присматривать достойные владения для княжича следовало уже сейчас. Да и дочь скоро замуж выдавать, а ей приданное достойное нужно…

— И охочих людишек покличу, Великий государь: с божьей милостью, многие пожелают постоять за Веру и Отечество!

Не успел затихнуть его зычный голос, как вскочил на ноги шурин царя князь Михаил Черкасский. Хотя его бедная сестра-царица Мария Темрюковна и умерла во цвете молодости, влияния своего он не утратил: и породниться успел с русской знатью, и отец его, князь-валия Малой Кабарды был в силе. А раз так, то мог и помочь младшему сыну в его богоугодных ратных трудах, прислав на время несколько сотен служилых беслан-уорков: ради хорошей добычи многие из черкесских дворян оседлают коней и наточат заново сабли!

— Великий государь, если дашь время, то к середине весны я соберу полк дворян в пять сотен сабель!..

Опять же, рвение царского шурина подпитывало не только жажда воинской славы и добычи «с сабли» (особенно если получится убить или пленить хана Кучума), сколько желание застолбить за собой и потомством несколько золотых рудников. Один пронырливый дьячок приказа Большой Казны тайком списал для Михаила Темрюковича донесения главного воеводы Бутурлина про обильные залежи золота на реке Миасс, так что он теперь доподлинно знал, где будут его будущие уральские имения. Оставить там людишек ремесленых для устройства золотодобычи, затвердить права на новые родовые вотчины, а там можно и повоевать…

— Кхем!

Следом за знатным черкесом поднялся царев ближник князь Мстиславский, уже успевший прикинуть, сколько он сможет выставить от себя, а сколько воев дадут союзники и свойственники.

— Великий государь, дозволь спросить?

Откинувшись на спинку любимого трона, Иоанн Васильевич изобразил недовольство:

— Говори!

Хитроумный придворный против ожидания Боярской Думы завел речь не о золотом истукане (сто пудов, матерь божия!!!), а о том, можно ли ему рассчитывать на какую-нибудь помощь в деле подготовки похода против безбожника Кучумки и всех тех князьцов, что опрометчиво его поддержали.

— И какая же тебе подмога нужна, Иван? Вроде бы, благодарение Богу, не бедствуешь?

— Твоя правда, Великий государь! Если поскрести по имениям да вотчинам, да сродственников и свояков попросить, то я бы и тысячу пешцов выставил в поход. В уральских да сибирских буреломах коннику делать нечего…

От намека на свою несостоятельность как воевод, князья Горбатый-Шуйский и Черкасский моментально начали нехорошо багроветь.

— А вот судовая рать, с проводниками из опытных лесовиков — самое оно будет.

Огладив ухоженную бороду, правитель согласно кивнул.

— Можно бы и больше, если послать бирючей выкликать охочих людишек. Одна беда: у меня и на своих-то ратников еле-еле старых тягиляев хватит! Ежели можно, то хорошо бы пожалование от казны великокняжеской на время похода — топоров каких, хотя бы плохоньких шлемов, копийных наконечников, иной воинской справы…

Вновь огладив бороду, царь на долгую минуту задумался:

— Что же. Будет тебе и воинская справа, и корм для охочих людишек — сколько наберешь, на стольких и получишь. То всех касаемо! Но это не навсегда — как будете с Камня Уральского возвращаться, оставите все главному воеводе Бутурлину. И ратников, буде кто захочет там остаться, тоже удерживать не станете; расчитаетесь сполна, чтобы было у них на обзаведение хозяйством на новом месте!

— Спаси тебя Бог, Великий государь. Еще бы…

— Да уж не мнись, Иван, говори.

— Мне бы еще малый пушечный наряд со всем положенным припасом, чтобы было чем крепостицы вогульских князьцов разбивать.

Гулко захохотав, правитель всея Руси хлопнул ладонью по подлокотнику трона:

— Так пить хочется, что и переночевать негде, а, Иване?!

Покосившись на изнемогающих от вынужденной немоты конкурентов, с явным трудом дожидающихся окончания его речей, князь Мстиславский с достоинством заметил:

— Так ведь не о себе радею — об успехе похода пекусь, Великий государь.

— Верно. Что ж, недаром сказано: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете. Стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят…

Все еще веселясь, Иоанн Васильевич легко подхватил донесение главного Уральского воеводы, повертел в руках, да и бросил обратно:

— Будут тебе пушкари с нарядом. И лодии, чтобы было на чем их везти: Бутурлин такую слезницу написал, что под его запросы придется изрядный обоз снаряжать. Десятком судов больше, али полусотней — все едино!

То, что походникам придется не только охранять лодии всего каравана, но и помогать (при нужде) тянуть их бечевами против течения, и перетаскивать на волоках — подразумевалось по умолчанию. И все равно, подарок был поистине царский, а потому ближник отвесил поясной поклон:

— Благодарствую, Великий государь!

Милостиво кивнув, правитель вдруг наклонился вперед, медленно оглядывая Боярскую Думу:

— Знаю мысли ваши. И потому, пока князьцов вогульских и остяцких не примучаете к покорности, да Кучумку не затравите аки пса бешеного, Бутурлин вам дороги к капищам не откроет.