Государева почта. Заутреня в Рапалло

— Значит, не знает Вильяма Буллита, да? — спрашивает президент и, схватив газету со стола, бросает ее на диван. — Не знает, не видел, не разговаривал, да? Не было Вильяма Буллита в природе?.. — он смотрит на гостя, левое веко дернулось и замерло. — Ничего не скажешь, хорош старик Ллойд Джордж!.. — он все еще смотрит на Буллита. — Однако как это называется?

Гость вдруг улыбнулся.

— Хотите, скажу?

Президент смотрит по сторонам. «Чего он улыбнулся?» Он обводит комнату внимательным взглядом, вот–вот наклонится и заглянет под диван. «Нет, на самом деле, чего ради улыбнулся Буллит? Кажется, нет минуты трагичнее, а он повеселел?»

— Хотите, скажу, как это называется? — спрашивает Буллит.

— Ну, что ж… скажите…

Буллит вновь клацает замком на своем портфеле, и из портфеля выскальзывает лист машинописного текста. И не просто машинописного текста — стихи. Сказать, что это необычно, не все сказать. В кои веки президенту читали стихи? Но Буллит, кажется, намерен прочесть президенту именно стихи и разом ответить на все его вопросы, в том числе и на главный: как это называется? Он и позу принял, соответствующую чтению стихов, подняв глаза едва ли не к потолку. Кстати, президента это устраивает: нет нужды отводить взгляд и прикрывать ладонью левое веко, которое сейчас заплясало, может быть, больше, чем прежде. А Буллит читает, он уже читает:

Когда Фетиду выдавали за Пелея, на свадебном пиру, в разгар веселья, поднялся Аполлон и новобрачным предсказал рожденье сына, славного героя. На радость вам, его не тронет ни один недуг, и жить он будет долго, молвил бог. Фетида ликовала, слыша эти речи. Слова искусного в знаменьях Аполлона казались ей порукою надежной за сына. И потом когда Ахилл мужал и вся Фессалия красой его гордилась, благословенье помнила Фетида…

В чтении Буллита никакого пафоса. Даже странно, он погасил в себе возраст и темперамент. Все страсти ушли, никакого пафоса. Не иначе, его образумило и умудрило все происходящее. Он читал, глядя на Вильсона, Единственная мысль владела сейчас Буллитом: понимает ли его президент? Если надо было что–то сказать Вильсону, то он говорил это сейчас. Все говорил. Оставалось только понять. Понимал его президент?

И Буллит читал, он продолжал читать:

Но вот однажды старцы к ней пришли с известием, что пал Ахилл под Троей. Пурпурные одежды на себе рвала Фетида и бросала наземь браслеты с кольцами, но вдруг, припомнив зарок тот давний, к старцам обратилась: где быть изволил мудрый Аполлон, поэт велеречивый в час застолья, где пропадал он, о пророчестве забыв, когда ее Ахилла в цвете лет убили? И старцы молвили в ответ, что Аполлон на поле боя к Трое сам явился и заодно с троянцами убил Ахилла 1.

Президент лишился самого дыхания. «Что происходит? Нет, нет, что происходит?» — казалось, спрашивал себя президент. Не без труда он покачал головой. В той мере, в какой стихи могут заинтересовать президента, они увлекли его.

— Кто автор? — спросил президент, продолжая покачивать головой.

— Греческий поэт Константинос Кавафис, мой президент…

А как называются стихи?

— «Измена», мой президент…

— Значит, «Измена»? — президент вздохнул. — Эх, хорошо бы прочесть их Ллойд Джорджу!.. Как вы?

— Я готов, мой президент.

— На том и порешим, кстати, Ллойд Джордж уже в Париже, прочтите ему стихи. Небось старик давно не слушал хороших стихов, прочтите…

45

Здесь речь пойдет о второй встрече Буллита с Ллойд Джорджем, которёй не было, но которой ничто не мешало быть

Звонок Буллита к секретарю британского премьера вызвал у Ллойд Джорджа панику.

— Господи, опять этот Буллит?.. — переполошился премьер. — И чего он от меня хочет?.. В Лондоне только и было разговоров: Буллит и Буллит!.. Приехал в Париж — опять Буллит!.. Кстати, мой ответ в Вестминстере на вопрос этого старого кляузника тори французы напечатали? Да–да, о миссии Буллита в Москву… напечатали? Что вы сказали? Все газеты и на первых полосах? Нет, тогда я его не приму!.. Много чести! Не

¹ Перевод с греческого С. Ильинской.

приму, не приму! — волнение приходило к премьеру, когда он решал задачу, и удерживалось в нем, пока решение совершалось, как только узел развязывался, наступало успокоение. Но теперь было все наоборот. — А может быть, мне все–таки принять Буллита? Ну какой я ему дуэлянт? Бросить в меня бомбу? Такие, как Буллит, бомб не бросают! Кинуться с кулаками? — ему даже стало весело. — Не похоже, не похоже!..

Он достал расческу, расчесал кудри, привычным движением взбил их, грива получилась почти львиная.

— Скажите ему, пусть приходит! Да поскорее!.. Он сказал «поскорее», и в этом был даже вызов. Явился Буллит — тише воды, ниже травы. Вот ведь

незадача: виноват Лойд Джордж, а Буллит прятал глаза.

— Нет, вы мне объясните, что же произошло? — начал премьер воинственно. — Мы условились, что решение вопроса передается президенту, а я как бы устраняюсь и не предаю вопрос гласности… Так ведь? Нет, вы скажите, так мы условились?

— Так, наверно.

— Вот я всюду и отрицал… Категорически!.. «Никого не знаю, ничего не ведаю!» А что мне оставалось делать? Президент взял все дело в свои руки! Нет, нет, вы скажите, взял?

— Взял, наверно.

— Вот я и говорил: «Буллит? Это какой Буллит? Не знаю! Миссия Буллита в Москву? А откуда мне знать? Не знаю, не знаю!» Что мне оставалось делать? Нет, скажите, что бы вьг сделали на моем месте, а? — он извлек расческу и с еще большим усердием принялся расчесывать шевелюру и ее охорашивать. Потом расческа была спрятана и в ход пошли розовые подушечки его ладоней. С проворностью завидной они коснулись волос на висках, на затылке, у темечка, где–то примяв, где–то распушив. Он и в самом деле стал похож на льва. Он знал, что сейчас похож на льва, и заметно приосанился. Выражение будничности, которое изобразилось на его лице в начале беседы, будто ветром сдуло, тем более что оно его решительно не устраивало. — Президент Штатов, президент Штатов! Как же это он так? Нет, скажите, как? — он пошел по комнате, его грива в такт шагу вздымалась. — Да и Хауз этот ваш хорош!.. Кто подал мысль о вашей поездке? Он! Кто вам предложил отправиться в Москву? Он, конечно. Кто, наконец, автор документа, которым вы уполномочивались на переговоры? Он, разумеется! Он главный коновод, и с него спрос. Не с меня — с него! Хорош полковник!..

А Буллит смотрел, как он вышагивает по комнате, дав своей воздушной шевелюре воспарить и мягко опасть, думал: «Вот я тебе сейчас врежу! Так врежу, что ты начнешь усыхать на глазах! Весь усыхать вместе со своей шевелюрой… Только приготовься принять этот удар да не расшиби драгоценного затылка!»

— Что же вы молчите, дорогой Буллит?.. Или этот вопрос для вас в такой мере деликатен, что вы молчание предпочли открытому слову? Нет, персона президента неприкасаема, но Хауз, Хауз!.. Ему–то надо дать понять, что его роль тут своеобычна, а?.. Нет, скажите все–таки, какое имя у этого поступка, если перевести на язык презренной прозы?

А Буллит смотрел, как, накаляясь, его лицо становится густо–бордовым, сизым, белым и ярко–пунцовым, думал: «Вот я скажу сейчас, а ты понимай как знаешь! Дай мне только сказать, а там ты уже работай, если, разумеется, тебе это по силам, твоему уму, твоей способности постигать».

— Нет, Хауз тут не на высоте! Подвел Хауз… Кстати, какое имя у всего этого?

Буллит расстегивает портфель.

— А вот какое имя!..

Он читает знаменитого грека и в самом деле видит, как усыхает Ллойд Джордж вместе со своей прической, как из него выпаривается все, что способно выпариться, и вместо пышнотелого британского премьера остается что–то невесомое.