Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг

«Я знал его крайнюю неопытность». На этом он, собственно, и попытался сыграть. Императрицу он также ставил весьма невысоко, хотя и признавал, что Алекс «не лишена обаяния»⁸.

Весьма характерно для Витте его отношение к династии. Великого князя Николая Николаевича, оказавшего ему решающую поддержку в принятии решения о Манифесте, министр называет человеком «довольно ограниченным и малокультурным», однако имевшим «громадное влияние на государя». И еще: «Государь находился совсем в руках своей августейшей супруги»⁹. Но если такими бездарями были августейшие лица, то что ж говорить о других. Трудно не согласиться с мнением генерала Мосолова, который, «читая труды Витте», заявил, что «ненависть проглядывает в каждой строке его воспоминаний», «все неудачи государственного управления являются как бы последствиями характера царя и того, что все ответственные должности были якобы заняты либо идиотами, либо мошенниками, либо интриганами»¹⁰.

Обстоятельства появления Манифеста 17 октября исчерпывающе освещены в Служебных записках, возникших по горячим следам. Их несколько: свитского генерала, управляющего кабинетом царя князя Н.Д. Оболенского (лично близкого к императору), управделами Совмина, позже сенатора Н.И. Вуича, деловые записки и мемуарные свидетельства самого Витте и важные дополнительные данные генерала Мосолова¹¹. Изложение событий Витте, данное в его обширной записке, было известно императору, который, ознакомившись с документом, сказал: «Все написанное было, но верить нельзя. С Витте всегда так. Ему трудно возражать, но в его словах редко чувствуется искренность». Император схватил главное – это крайний субъективизм министра, обходящего факты, ему неугодные. Текст Манифеста был подготовлен в канцелярии кабинета министров, новая редакция документа, сообщенная Витте министром двора Фредериксом и его заместителем Мосоловым, содержала две важные новации, а именно, в отличии от текста Витте, где определенно говорилось, что царь поручает своему министру Витте разработку и проведение в жизнь его волею предназначенных реформ, в новой редакции эти пункты определялись как лично даруемые императором. Было также расхождение в мнении о том, следует ли говорить в Манифесте о законодательном характере Госдумы. После напряженной работы, споров, столкновений Витте отклонил компромиссный вариант и настоял на одобрении его собственного текста. Витте признает также, что в процессе работы над документом он убедился, что ближайшее окружение императора, а следовательно, и он сам ему полностью не доверяют. Убеждены, что он в своих честолюбивых намерениях стремился быть президентом Российской республики. Это подтверждают и авансы германского императора, выданные Витте, ибо император «прозрел в нем» будущего президента¹². Конечно, насчет президента Витте явно перебирал, стремясь придать комичность слухам о его непомерном властолюбии, кружившим по столице (германофильство его не подлежит сомнению).

Витте подробно пишет о том, что последняя доводка текста Манифеста производилась в Петергофе, где укрывался император в те смутные дни, что император лично уточнял отдельные детали текста, советовался с великим князем Николаем Николаевичем и, наконец, в 6 часов вечера подписал документ, перебеленный в канцелярии Министерства императорского двора. Одновременно император утвердил программу работы Совмина по подготовке документов (законов), связанных с осуществлением Манифеста, то есть об изменениях положений о Госдуме и Госсовете, о внесении уточнений в избирательный закон и о новой редакции Основных законов. Не без некоторой борьбы, колебаний и сомнений, вспоминает Витте, «государю императору угодно было вернуть Россию на покинутый ею путь реформ и завершить великое дело своего августейшего деда». Великий князь Николай Николаевич заметил: «Сегодня 17 октября и 17-я годовщина того дня, когда в Борках была спасена династия, и теперь династия спасается от не меньшей опасности происшедшим историческим актом».

К этому можно и нужно добавить, что Витте признает, что в его математически точных описаниях событий 17 октября отсутствуют важные, хотя и эпизодические, факты. Именно те факты, которые не в пользу Витте. Министр признает, что он намеревался «покинуть Россию», ибо в стране все было «совершенно запутано». Ничего доброго не предвиделось, а императору он не доверял: «Я знал государя, знал, что мне на него положиться нельзя, знал его бессилие, недоверчивость, отсутствие всякого синтеза при довольно развитой способности к анализу». Вот так-то! Разложить, мол, может, но собрать, схватить ситуацию и найти единственно верную ей оценку не в состоянии.

Приводим текст Октябрьского манифеста императора Николая II¹³:

«Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным, и печаль народная Его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству державы Нашей.

Великий обет Царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга. Мы, для успешнейшего выполнения общих преднамечаемых Нами к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего Правительства.

На обязанность Правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли:

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив за сим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.

3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей.

Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиною, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле.

Дан в Петергофе в 17-й день Октября в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот пятое, Царствования же Нашего одиннадцатое.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:

НИКОЛАЙ II».

Интересное свидетельство о появлении Октябрьского манифеста содержат мемуары И.В. Гессена (в его руках был автограф «Воспоминаний» Витте, для нас недоступный, а возможно, и утраченный). Он пишет, что в ночь на 17 октября «Сергей Юльевич стоял на коленях перед государем, умоляя его хорошенько обдумать столь важный шаг. И царь всю ночь молился, прежде чем подписать Манифест». Фактически, добавляет Гессен, Витте в октябрьские дни «предусматривал повторение прецедента 12 декабря 1904 г., когда он рекомендовал исключение «третьего пункта» (созыв выборных. – А. С.) и теперь предлагал обойтись без Манифеста, а удовлетвориться резолюцией государя – «принять к руководству» – на его всеподданнейшем докладе о мерах для ликвидации анархии». Но правящие сферы серьезно опасались, что это окружит ненавистного им «франкмасона» ореолом спасителя России, и сами уже настаивали на издании торжественного манифеста от имени императора¹⁴.

В Манифесте в порядке общей торжественной декларации обещались населению гражданские свободы, расширение избирательных прав при выборе уже не в совещательную, а законодательную Думу. Весьма заманчиво звучало обещание о дальнейшем развитии «общего избирательного права», которое можно было понимать и как движение к всеобщему, равному, тайному прямому избирательному праву. Сторонники «четыреххвостки» не случайно позже ссылались и на начала Октябрьского манифеста.

Привлекало внимание и обещание предоставить выборным от народа возможности действительного надзора за действиями исполнительной власти. Право надзора можно было истолковывать как право контроля, вплоть до вотума недоверия министру и его отставки. Однако в самом Манифесте подчеркивалось, что правительство остается императорским («поставленные от нас власти») и, следовательно, кабинет министров не был подотчетен Думе.

В оценке Манифеста 17 октября как среди современников, так и потомков нет единства мнений. Радикалы как прежде, так и теперь говорят о царском обмане: «Царь испугался, издал манифест, мертвым свобода, живых под арест». Либеральная демократия заявляет о провозглашении конституционных начал. Монархисты – о хитроумном масонском заговоре. Спорные суждения через мемуары, дневники проникли в литературу, отразились в искусстве, закрепились в историографии. И.Е. Репин создал картину, посвященную Октябрьскому манифесту, изобразив ликующую толпу. Буйство красок, половодье чувств по замыслу художника передают апофеоз революции. Ликующие петроградцы, буквально дети разных народов, разных сословий – студенты, курсистки, журналисты, мастеровые, политкаторжане и пр. – сошлись в крике «Долой самодержавие!». «На первом плане самодовольная сытая фигура адвоката во фраке с красной розой, а рядом курсистка». По отзывам одних современников, согласных с художником, последнему удалось передать апофеоз революции – свобода завоевана наконец народом, по отзывам других, наоборот, картина показывает «безумные дни», «революция» изошлась в митинговщине, и, наконец, монархисты усмотрели в полотне великого художника изображение темных заговорщических сил¹⁵.

В оценке Манифеста 17 октября главное не забывать, что перед нами декларация «конституционных начал», намерений, принципов, а реализация последних зависела уже от соотношения борющихся политических сил. Это нашло отражение в последовавших затем документах об учреждении Госдумы и Госсовета, издании новой редакции Основных законов (об этом ниже).

Витте отдал приказ Трепову, возглавлявшему силовые структуры, чтобы «полиция не мешала народу ликовать по случаю манифеста о свободах». Ликования не было. В столице слышались залпы, в вельмож, сотворивших «свободы», летели камни. Толпа останавливала придворные кареты даже у Зимнего дворца, высаживала седоков, «слышалась площадная ругань», «летели камни», «раздавались залпы»¹⁶. Вскоре за тем последовали новые баррикады, Пресня и новые «иллюминации» в помещичьих усадьбах.