Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг

Для него, слишком хорошо знавшего преемственные, больные и поныне нерешенные вопросы русской жизни, наша история не распадалась на несоединимые русский, советский и постсоветский периоды.

И это оказалось дано немногим в смутные 1990-е и в обнадеживающие, но противоречивые 2000-е гг.

Анатолий Филиппович был таким русским! Те, кому случалось соприкасаться с ним в неофициальной обстановке, тем более у него дома, могли видеть, каким он был радушным хозяином, весельчаком, любившим разделить любое волнующее его событие с единомышленниками и друзьями. Его дом жил полной жизнью с чадами и домочадцами, а за широким застольем гремел его неподражаемый голос, повергавшие гостей в громовой хохот остроты и метафоры. С него можно было писать русский характер. Было видно, как все проявления его натуры с трудом поддавались обузданию. Все он делал с размахом – сердился, огорчался и радовался, трудился и праздновал. Его невозможно было представить в состоянии уныния. Душа его, поистине, была от рождения христианка, и путь ее в его земной жизни – это последовательный поиск дороги к Храму.

К Храму пришел и историк Смирнов – вершиной его преподавательской деятельности стал блестящий курс истории русской цивилизации, который он читал несколько лет в Сретенском высшем духовном училище, несмотря на одолевавшие его смертельные недуги. В этом курсе его обширные знания, собственные духовные размышления, параллельная работа над Карамзиным и Сперанским, исследования исторических трудов таких столь ярких и непохожих друг на друга историографов, как Костомаров и Ключевский, обрели ту высоту и глубину, которая сделала его подлинным историком-мыслителем, способным характеризовать эпоху в полноте ее духовных, мировоззренческих и событийных потоков. Его знания и мысль, нанизанные на обретенный им духовный стержень, системно оформились в глыбу, а слово обрело чеканную форму.

Весь его путь – это постоянное приумножение природного таланта исключительным по масштабам и напряженности трудом, преодоление противодействия со стороны обстоятельств и недугов, путь согласно любимой формуле любимого Пушкина: «Самостоянье человека – залог величия его…»

А.Ф. Смирнов в своих исследованиях русской истории и изучении опыта Государственной Думы Российской империи пришел к убеждению, что выстраивание «властной вертикали», завершение этой работы требует учета исторического опыта начиная от вечевых республик, казачьего круга, крестьянского мирского самоуправления, включая и опыт советского парламентаризма, освобожденного от диктатуры одной партии. Принимаемые в стране законы должны создаваться с учетом завета Александра Невского: «Не в силе Бог, но в правде».

А.Ф. Смирнов в одном из своих интервью сказал: «Закон должен помочь нравственности, дополнять ее, но не может ее заменить. До сих пор идея соборности, советования остается невостребованной, хотя выработана всей русской историей. Это и есть государственная, общенародная идея. Без этого мы порядка в стране не наведем. Нравственность, советование… Вспоможение друг другу, а не объегоривание».

Вот эти размышления большого русского историка и честного человека сейчас по-новому актуальны, опыт Государственной Думы в предреволюционную эпоху дает большой материал для размышлений не только о нашем прошлом, но и о нашем будущем.

Наталия Нарочницкая

У истоков Думы

Начало реформ

М.М. Сперанский писал в 1808 г. во «Введении к Уложению Государственных законов»: «Конституции во всех почти государствах устрояемы были среди жестоких политических превращений. Российская конституция одолжена будет бытием своим не воспалению страстей и крайности обстоятельств, но благодетельному вдохновению верховной власти, которая, устроив политическое бытие своего народа, может иметь все способы дать ему самые правильные формы»¹ [1] .

1

Примечания см. в конце каждого раздела.

Жизнь, однако, жестоко надругалась над мечтой великого реформатора. Его конституционный проект остался в архиве. Только спустя столетие «воспаление страстей и крайние обстоятельства» вынудили императорское правительство стать на путь конституционных реформ. Тем самым подтвердилась мысль М. Сперанского: «Никакое правительство с духом времени не сообразно, против всемощного его действия устоять не может».

Дух времени, заставляющий умы клокотать, дух революционных преобразований – одна из характернейших отметин начала XX столетия.

В свое время В.И. Ульянов-Ленин писал, что все реформы являются лишь побочным продуктом борьбы классов, революционного натиска, что Государственная Дума не исключение, а подтверждение этого закона, что Дума – это продукт революции, что Дума «оказалась орудием русской революции, ее породившей». Революционный пролетариат, утверждал его вождь, раз навсегда сделал невозможным управление Россией без представительных учреждений². Сказанное не означает, что марксистско-ленинские оценки Думы являются единственно правильными, исчерпывающими, но, не вдаваясь в теорию исторического процесса, нельзя не признать, что есть обратная связь между Думой и революцией – императорская власть пошла на конституционные реформы под воздействием двух крайних обстоятельств, необычно сильно взволновавших страсти народные: это – вначале, революционный фактор, затем – очень сильное влияние неудачной Русско-японской войны.

Внимательные современники отмечали, что воздействие отмеченных факторов, как бы переплетаясь, дополняя друг друга, было ферментом конституционных реформ. Важнейшие конституционные начинания удивительным образом синхронны Ляоляну, Мукдену, Порт-Артуру и Цусиме.

Великолепно эту связь раскрыл В.О. Ключевский, назвавший Кровавое воскресенье вторым Порт-Артуром – «войска стреляли в народ». И через неделю (Татьянин день) публично заявивший, что власть, стреляющая в собственный народ, обрекла себя на гибель: «Николай II – последний самодержец; Алексей царствовать не будет»³.

Император Николай II, не будучи личностью волевой, тем не менее сделал решающий шаг по пути перестройки системы государственной власти и управления, здесь сказалось как влияние военно-политической ситуации, так и настойчивые уверения ряда ближайших советников государя, что уступкой он завоюет доверие благоразумной части общества и с его помощью положит конец «смуте и анархии». Но этот вывод монарх сделал далеко не сразу и не без внутренней, тяжелой для него борьбы.

Начало века ознаменовалось в России студенческими волнениями невиданной до той поры силы и длительности; были нарушены академические свободы, пролилась кровь, профессура стала на сторону преследуемой молодежи. Император, вмешавшийся в конфликт, объявил свое неудовольствие персоналу Министерства просвещения и внутренних дел за «неумелые распоряжения» и одновременно порицание молодежи, забывшей о долге повиновения и уважения к порядку⁴. «Подобные смуты не могут быть терпимы». На следующий день по публикации мер против смуты, то есть в часы и дни острого расхождения власти и общества, начались празднования столетия со дня рождения Пушкина⁵. Споры о поэте, его вольнолюбивой музе вливались в общую полемику о судьбах просвещения, молодежи, путях развития России, ее историческом предначертании, обсуждалось: почему на празднике почти отсутствует литература и почему общество проявило недостаточно много воодушевления. В поисках ответа на эти вопросы умы обращались к условиям жизни пореформенной России, отмечалось, что величественное здание «великих реформ» царя-освободителя не было увенчано конституционным куполом, что, наоборот, последние десятилетия русская жизнь шла не по пути развития принципов 1861 г., а их умаления, искажения, стеснения. Россия должна вернуться на путь, указанный двумя великими Александрами, царями-реформаторами.

Студенческие волнения, реакция на них властей и общественности – это своего рода истоки, пролог революции и Думы.

Правительство ответило на вызов молодой России репрессиями, студентов-смутьянов исключали из университетов и ссылали в солдаты. Инициатор этой драконовской меры всесильный министр финансов С.Ю. Витте заявлял, что казарма воспитает лучше, чем профессор, армию вновь попытались превратить в арестантские роты. Но этим не исчерпывается воздействие «студенческого фактора» на русскую жизнь. Протест молодежи и особенно репрессии власти вызвали возмущение широких слоев общественности, оживили работу земств, городских дум, других общественных организаций. Ловя в свои паруса эти потоки русской жизни, министр внутренних дел И.Л. Горемыкин (начавший свое служебное поприще в эпоху «великих реформ») представил государю императору записку, беря под защиту земства, утверждая, что развитие земств, местного самоуправления не только не противоречит принципам монархии, но и способствует укреплению «исторической» власти, что надобно продолжить путь «великих реформ». Надлежит не торопясь идти медленным, но верным путем постепенного совершенствования существующих учреждений. Защищая совместимость принципов сотрудничества, самодержавия и самоуправленческих земских начал, Горемыкин ссылался на основоположников славянофильства и почвенничества. Он предлагал вводить постепенно земство во всех районах страны, где оно еще отсутствовало, прежде всего в западном крае и на севере европейской части страны. Земство должно стать всероссийским; пока же оно введено только в великорусских центральных губерниях, что хорошо лишь для начала. Очень сильная и верная была заключительная мысль Горемыкина, что только работа в органах местного самоуправления способствует воспитанию в народе самодеятельности, инициативы, стремления к самоустройству и, наоборот, полное упразднение самоуправления грозит обращению народа в «обезличенные и бессвязные толпы», «людскую пыль». Весьма недурная мысль в свете современных криков об «охлократии» и автократии.

Прямым нападением на записку Горемыкина явились записки Витте, опубликованные П.Б. Струве в его «Освобождении»: «Самодержавие и земство»⁶. Витте доказывал, что в принципе выборное начало в местном самоуправлении несовместимо с самодержавием, с монархией. Выборное начало, земство хороши для конституционного строя: «В ином положении стоит и всегда будет стоять земство в государстве самодержавном». И хотя Витте лицемерил, заявляя что «не составляет обвинительного акта против земства», но некоторые его справки и рассуждения носили характер полицейского доноса. «Земское движение в пользу земского собора, – писал он, – вот где опасность, а не «в пустой шумной оппозиции губернскому начальству». Земские соборы, традиции народосоветия были основной его мишенью.