Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII – начала XX в.

Более удачно сложилась судьба еще одного английского разведчика Р. Шекспира, который выдавал себя за дипломатического представителя в Хивинском ханстве, однако при пересечении российско-хивинской границы был разоблачен как шпион и выдворен за пределы России, а в Англии стал героем и даже был возведен в рыцари королевой Викторией. Оказавшийся примерно в то же время в Хивинском ханстве российский чиновник татарского происхождения М. Аитов также был схвачен как шпион и брошен в тюрьму в Хиве. Лишь поход оренбургского военного губернатора В.А. Перовского на Хиву зимой 1839–1840 гг. вынудил хивинские власти отпустить пленника.

Но, пожалуй, наиболее ярким примером деятельности «под прикрытием» является поездка в Центральную Азию в 1863 г. выдающегося востоковеда А. Вамбери. Уроженец Венгрии, еврей по национальности и иудей по вероисповеданию, он, под именем турецкого пилигрима Решид-эфенди, направился в среднеазиатские ханства, куда въезд европейцам в середине XIX в. был фактически закрыт. И, хотя его поездка носила именно научный характер, уже в начале XXI в. были опубликованы документы, свидетельствующие о том, что немалую роль в ее подготовке и реализации сыграли британские спецслужбы. Неслучайно его книга по итогам поездки была опубликована сначала в Англии и на английском языке и лишь в следующем году на немецком в Австро-Венгрии. Да и последующая деятельность Вамбери, хотя он всю жизнь и работал именно в Австро-Венгрии, была тесно связана с «Большой игрой», причем зачастую он демонстрировал большее рвение в защите британских интересов и русофобию, чем многие английские политики, государственные деятели и журналисты!

В заключение можно отметить, что во многих случаях весьма сложно установить, кем же на самом деле была значительная часть (если не большинство) путешественников. Вероятно, сам характер поездок в Центральную Азию предполагал некоторую неопределенность их статуса, наличие самых различных целей и задач. Тем не менее главная цель видится достаточно четко – сбор информации о посещенных странах, регионах и народах Центральной Азии для своих государств, чтобы обеспечить разработку ими более эффективной политики в отношении центральноазиатских государств, либо же для различных общественных кругов – политических, предпринимательских, научных и проч.

Таким образом, сведения о государственности и праве Центральной Азии составляют важную часть этой информации, поскольку позволяли понять, с кем именно предстоит выстраивать отношения в той или иной центральноазиатской стране, каковы перспективы развития политического, экономического, научного, военного сотрудничества и т. д. Однако остается не до конца решенным вопрос: насколько могли доверять запискам путешественников современники и насколько могут им доверять современные исследователи.

§ 2. К вопросу о достоверности записок путешественников

Приступая к анализу достоверности записок путешественников, попытаемся классифицировать их – точно так же, как прежде мы предприняли попытки классификации самих путешественников. Соответственно, характеризуя каждую группу, мы постараемся определить, в какой степени они заслуживают доверия. Во многом это зависит от статуса путешественников и цели составления ими записок.

Первую группу источников составляют тексты, подготовленные непосредственно во время путешествия или сразу по его завершении. К ним относятся дневники (или «журналы»), писавшиеся непосредственно во время путешествий и официальные отчеты по итогам миссий.

Полагаем, есть все основания считать их наиболее достоверными источниками – и в особенности это касается отчетов, подготовленных дипломатами и военными разведчиками. Естественно, направившие их органы власти (министерства иностранных дел, военные ведомства, региональные администрации) были заинтересованы в получении наиболее объективной информации, и сами же авторы отчетов не могли не осознавать этого. Чаще всего руководители ставили перед дипломатами и разведчиками конкретные задачи и даже обозначали конкретные вопросы, по которым тем следовало получить информацию. Соответственно, в своих отчетах путешественники старались скрупулезно следовать своей инструкции и наиболее подробно освещать те вопросы, которые были указаны в предварительных инструкциях. В связи с этим самыми достоверными источниками следует признать, по всей видимости, отчеты дипломатических и военных чиновников, вошедших в вышеупомянутый «Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии».

Впрочем, даже в отношении этих документов могут возникать сомнения. Примером тому – деятельность чиновников Оренбургского края в Казахской степи в 1846 г. Администрация края направила в казахские «внешние округа» целый ряд своих представителей для сбора сведений о казахском обычном праве. Однако, поскольку в это время в степи было неспокойно из-за восстания султана Кенесары, многие из посланных чиновников не покинули территории, граничащей непосредственно с Оренбургским краем. В результате, когда один из них – вышеупомянутый чиновник татарского происхождения М. Аитов – собрал требуемую информацию, его коллеги, письмоводитель Ячменев и попечитель Белозеров (как можно сделать вывод из составленных ими текстов), просто-напросто переписали его сведения и включили их в собственные отчеты [Фукс, 2008, с. 154]. Безусловно, такую информацию можно счесть достаточно достоверной, но вряд ли она может претендовать на то, чтобы считаться первичным источником. Впрочем, подобных примеров в отчетах военных чиновников, которые публиковались в упомянутом «Сборнике», нам обнаружить не удалось, что делает их в глазах исследователей вполне достоверным источником.

То же касается и дневников, которые путешественники вели во время своих поездок. С одной стороны, непосредственная фиксация сведений, полученных во время поездки должна свидетельствовать об объективности приводимых сведений [10] . С другой – далеко не всегда дневники издавались сразу по итогам поездки: в ряде случаев они по разным причинам подвергались редактированию и переделке. Так, дневник («журнал») Ф. Беневени, который он вел на итальянском языке, был переведен на русский близко к тексту, но приобрел форму, характерную для документов российской имперской канцелярии начала XVIII в., стилистически довольно сильно отличаясь от оригинала [Беневени, 1986, с. 90–117; Beneveni, 1989, p. 81–114]. Аналогичным образом переводчик Оренбургской пограничной комиссии И. Батыршин, ведший дневник во время похода российских войск на Ак-Мечеть в 1853 г. (который включает много ценной информации о государственности и праве Кокандского ханства и подвластных ему кочевников), после похода передал записки своему начальнику – оренбургскому генерал-губернатору В.А. Перовскому, отличавшемуся мнительностью и недоверчивостью, который внес в него значительные правки [Ерофеева, Жанаев, 2012, с. 285–286]. Впрочем, остается только догадываться, в какой мере Перовский редактировал интересующие нас сведения о государственности и праве Кокандского ханства…

10

При этом мы не учитываем, что какие-то сведения могли быть ошибочными из-за отсутствия у авторов дневников специальных знаний о мусульманском или тюрко-монгольского государстве и праве.

Кроме того, при анализе дневниковых записей необходимо учитывать положение их авторов. Так, торговцы или туристы не были связаны никакой ведомственной принадлежностью и, соответственно, необходимостью соотносить свои записки с позицией того или иного ведомства. Поэтому их сведения также можно счесть достаточно объективными – в особенности, сообщения российских купцов о договорных отношениях, налогах, таможнях в Центральной Азии и т. п.

В еще большей мере редактировались и переделывались сведения о поездках, включенные в мемуары путешественников. Если отчеты содержали «безличную» информацию, а дневники претендовали на освещение поездки как таковой, то цели написания мемуаров были совершенно иными, и их отличает явная субъективность. Как правило, авторы воспоминаний старались не просто поделиться сведениями о пережитом ими, но и подчеркнуть свою роль и значение в жизни либо страны в целом, либо отдельного ее региона, либо даже в конкретных событиях. Из проанализированных нами источников наиболее ярким примером подобного подхода является «Миссия в Хиву и Бухару в 1858 г. флигель-адъютанта полковника Н. Игнатьева». Опубликован этот текст был в 1897 г., т. е. почти четыре десятилетия спустя после самой миссии, так что вполне может считаться мемуарами [11] . Следует отметить, что к этому времени Игнатьев уже успел побывать главой нескольких дипломатических миссий (первую, в Хиву и Бухару, он возглавил в возрасте 26 лет), директором Азиатского департамента МИД, послом в Турции, министром государственных имуществ и внутренних дел и в 1882 г. в возрасте 50 лет был отправлен в отставку, что фактически поставило крест на его политической и государственной карьере. Соответственно, целью написания его мемуаров стала попытка обратить внимание на свое значение в российской внешней политике, чтобы показать властям, от услуг какого ценного деятеля они отказались. Пользуясь тем, что ко времени написания мемуаров большинство участников событий уже скончались, Н.П. Игнатьев, не рискуя быть уличенным, всячески подчеркивал свою ведущую роль в тех событиях, о которых писал, приписывал себе все успехи, а в неудачах винил других. Подобный подход характерен и для упомянутой «Миссии в Хиву и Бухару…», что, впрочем, не исключает ценности его сведений о системе органов власти и управления этих государств, поскольку во время поездки он имел опыт общения с самими монархами, высшими сановниками и региональными властями. Игнатьев приводит в своем сочинении также тексты своих писем и рапортов, составлявшихся во время путешествия, но, принимая во внимание цель и общий стиль мемуаров, появляются сомнения и в их аутентичности (см. подробнее: [Почекаев, 2017б]).

11

Стоит отметить, что Н.П. Игнатьев мемуаров как таковых не писал, но в конце XIX – начале XX в. вышел ряд его сочинений, посвященных событиям 1850–1870-х годов.

Другим примером являются мемуары Н.В. Чарыкова – первого русского политического агента в Бухарском эмирате. Писал он их уже под конец жизни. Вынужденный бежать из России и поселиться в Константинополе, он также всячески старался подчеркнуть свою ведущую роль во внешней политике России, в том числе и в проведении реформ в Бухарском эмирате во время пребывания там в 1886–1890 гг. Таким образом, при использовании сведений мемуаров следует принимать во внимание цель их написания и критически оценивать сведения авторов о контактах с теми или иными центральноазиатскими властями и результаты этих контактов.

Немало представителей дипломатического и военного ведомств, а также ученых, посетивших Центральную Азию либо в составе посольств, либо с собственными чисто научными целями (подобные поездки начались уже после установления российского контроля над центральноазиатскими государствами, т. е. с конца 1860–1870-х годов), не ограничивались путевыми записками или официальными отчетами, а писали по итогам поездок целые научные труды, посвященные Центральной Азии, в том числе политическим и правовым аспектам ее развития. До сих пор сохраняют ценность труды Н.В. Ханыкова о Бухарском ханстве, А. Вамбери о Бухаре и Хиве, Ч.Ч. Валиханова и А.Н. Куропаткина о Кашгарии, Д.Н. Логофета о Бухарском эмирате и т. д.