Говори со мной по-итальянски
Шрифт:
— Ты же помнишь Орландо? — улыбаясь и активно жестикулируя руками, говорит отец. — Он катал тебя на велосипеде в твой пятый день рождения.
Конечно, я не помнила этого мужчину, и даже не знаю, какую роль он играл в разговоре отца, но папе и не нужно, чтобы я отвечала: ему нравится разговаривать, и ему нужен слушатель.
— Так вот, — с энтузиазмом продолжает он, вертя в руке небольшой молоток. Между его большим и указательным пальцем появляется очередной гвоздь, и он, как и обычно, прищуривается, — Орландо сделал вид, что ему все равно… Ева, ну ты же знаешь, как хорошо у него это получается! — взрыв хохота обозначает, что сейчас мне пора улыбнуться. Знак того, что я в курсе всего, что он мне сообщает.
К сожалению, мои собственные
— Он делал все идеально, бросал мяч с поражающей точностью!..
— О, ты должна была попробовать ту праздничную лазанью…, а вот котлеты оказались ужасными, подгоревшими…
— Нет, Орландо, конечно, взял свое… Ну, ты же его знаешь…
Весь сумбур не складывался у меня в голове. Любому гостю показалось бы, что папа чересчур разговорчив, но я понимаю: это его способ забыться, чувствовать себя лучше. Ему нужно болтать, даже не вступая в диалог. Это его отдушина. Его любовь. Бесконечные разговоры, воспоминания о прекрасных днях его молодости. Очень надеюсь, что в новом районе папа сможет найти друзей. Так должно случиться с его-то общительностью. Люди у нас добрые, ласковые, любители потрепать языком. Мне доводилось в детстве летать в Дублин.
Поначалу мне показалось странным, что эмоции не выплескивались наружу тут же, не находили выхода при потребности. Итальянцы не держат в себе ни злость, ни радость. А мама была другой. Мама была настоящей холодной ирландкой. И однажды она не выдержала. Потом папа рассказывал, что ей никогда не хотелось жить здесь: в солнечном Риме. Она мечтала вернуться на Родину. Ее мечта исполнилась. Нас в своем будущем она не видела, как оказалось.
Через долгие пять часов мы закончили обставлять новое жилище, состоящее из трех спален, одной просторной гостиной и тесной кухни. К сожалению, в доме всего одна ванная, и мне придется с этим мириться. Папа сделал для меня очень много. Уверена, без его поддержки я не поступила бы в университет, а он без моей — не смог бы купить нам эти квадратные метры, необходимые для жизни. Я хотела проживать в центре, и отец исполнил мою прихоть. Одну из редких за долгие годы. Мы любим и уважаем друг друга. И если в какой-то момент, из-за какой-то мелочи я смею на него обижаться, то через время находит понимание: его забота заключается даже в том, что мне иногда не нравится. Рано повзрослев, я научилась понимать эти вещи. И если для этого нам нужно было переехать в Триест, ощутить на себе множество трудностей, то я благодарна и им, и переезду.
Папа открывает пластиковую дверь на балкон, придерживая ее рукой. Мы ещё не повесили шторы. Легкий сентябрьский ветер без проблем проникает внутрь, обдавая мою кожу холодком, от чего на ней проступают мурашки. Я люблю этот город. Мой город.
Вечный город.
— Посмотри, как здесь хорошо, — отмечает мужчина, пальцами дотрагиваясь до побритых висков.
Он склоняется за балконное ограждение и глядит вниз, на тротуар, что полон людьми. Прямо под нами расположился бар, и местные завсегдатаи, сидя за столиками на улице, ведут шумные беседы. Из заведения, которое закрывается лишь после двух ночи, доносится ненавязчивая итальянская музыка.
Придвигаюсь ближе к отцу, кладу ладонь на его сильные мужские плечи, вдыхаю побольше воздуха в грудь. Улыбка замирает на моих губах, когда, наконец, приходит осознание: я — жительница Рима.
У моего друга Диего, с которым я познакомилась в чате университета, как оказалось, очень белые зубы. У него самая белоснежная улыбка, которую я когда-либо видела. Первые десять минут я вообще не могла оторваться от поглядывания в его ротовую полость, но Диего даже не думал смущаться.
Парень так много разговаривает, что я не успеваю за ходом его мыслей. По нашим перепискам мне стоило догадаться, что я столкнусь с этим. Диего писал мне одно сообщение за другим, не щадя
своих пальцев. Я могла только завидовать его рассказам о Риме. И о том, как изменился город за нашу с ним четырехлетнюю разлуку.Диего обладатель не очень высокого роста, смуглой шоколадной кожи (такой гладкой на вид, что хочется потрогать), темно-карих глаз и, как уже стало понятно, сумасшедше красивой улыбки. Вдев один наушник в ухо, парень вертел второй в руках, болтая со мной, поднимаясь по Испанской лестнице[1]. Мне слышно, какую музыку он слушает. Я даже не удивлена, что испанец включил Imаginе Drаgоns. Мы не раз в чате обсуждали, как сильно любим эту группу. Помимо родной музыки, Диего является фанатом великих «Драконов», и я всем сердцем разделяю эту его любовь.
— … Он просто ненавидит мой испанский акцент! — заявляет с презрением парень, потягивая из трубочки свой имончелло[2]. Диего кивает на мой пластиковый стакан, и я тоже обхватываю соломинку губами, почувствовав освежающий вкус на языке.
У Диего не заладились отношения с деканом, о чем он мне жалуется, не упуская деталей. Он вскидывает голову, солнце нещадно жалит его красивое лицо. Сентябрь уже готовится к своему завершению, но в такое время Рим все ещё полнится туристами, а погоду можно сравнить с летней.
— Но я, — продолжает собеседник, оттягивая от груди голубую легкую рубашку, — ничего не могу с этим поделать. С самого моего поступления он придирается ко мне, чертов патриот! Я бы остался в Мадриде, ты знаешь, но не смог из-за своей девушки…
— Жаль, что вы расстались, — поддерживаю его я со всей искренностью.
Оставив ступени позади, мы присаживаемся на высокие каменные перила, и я даю себе обещание не смотреть вниз.
Диего, похоже, не очень расстроен разрывом отношений с Сесил — его бывшей. Он не может до конца выплеснуть ненависть к нашему декану, сеньору Адольфо Гвидиче.
Размахивает руками, привлекая к нам внимание жителей города и отдыхающих.
— Не знаю, как начнется второй курс, Ева, — Диего поворачивает ко мне свое лицо и зарывается свободной кистью в свои густые коротко стриженые волосы, — но первый высосал у меня все силы.
Я задумываюсь о британской общине, о которой мне рассказал мой приятель. С тех пор, как в Риме начала свою работу одна большая, влиятельная курьерская компания, община пополнилась. Мне остается надеяться, что в ней нет тех придурков, которые пять лет назад… В общем, даже думать об этом не хочется. Если сеньор Гвидиче настолько патриотичен, будет ли он таким же с богатыми отморозками из Англии? Или пойдет наперекор своим принципам? Диего говорил, что среди четверокурсников на финансовом потоке около двадцати британцев. Всего несколько девчонок, остальные — парни. Я не стала спрашивать подробностей, да и Диего не предоставит мне фоторобот каждого учащегося. Но, внешне спокойная, я боролась с целым ураганом внутри.
Молилась.
Надеялась.
Верила.
До последнего.
Вот и сейчас, отгоняя от себя грустные мысли, заставила вникнуть в проблему друга.
— Вряд ли я понравлюсь Адольфо, — допив напиток, верчу в руке пустой стакан.
— Почему это? — удивляется Диего и вскидывает брови.
— Моя мать — ирландка, и эта деталь указана в личном деле.
Он ее уже давно учел, уверена. Только и дожидается октября, чтобы начать издеваться ещё над одним студентом.
Диего мотает головой.
— Я не согласен с тобой. Если бы хоть кто-то из моих родителей был итальянцем, я мог бы считаться счастливчиком!
Он эмоционально поднимает руки вверх и резко опускает их. Улыбка сменяется хмурым выражением, стоит ему произнести имя декана. Диего принимается ругаться на испанском, а я не совсем понимаю, что именно он говорит, потому как наши языки хоть и похожи, но все равно значительно друг от друга отличаются. Мои губы непроизвольно растягиваются, когда испанские туристы, узнав «своего», машут Диего, оставаясь вдалеке. В ответ он посылает им короткий жест рукой.