Говорит и показывает. Книга 1
Шрифт:
Она жила намного дальше от школы, чем я, мы, разговаривая о Воскресенске, о прежней и теперешней школе, дошли до конца длинной улицы, ведущей под уклон и нависающей над озером и лесом, которыми кончался с этой, западной, стороны наш городок. Оказалось, что у них довольно большой старинный двухэтажный дом с небольшим старым садом вокруг. Мы вошли в калитку, весёлая серая дворняга бросилась нам под ноги, вертя хвостом и напрыгивая толстыми коротким лапами на её пальто. Кошкина засмеялась, ласково отталкивая собаку:
– Найда, перемажешь меня! Вот понюхай, эта Вася, мой друг.
Найда, вертя всем телом вместе с хвостом, подошла ко мне и, обнюхав чёрным носом, посмотрела
– Большой дом у вас, – сказал я, удивляясь. Раньше я не был знаком с людьми, которые живут в отдельных двухэтажных домах. Да и домов таких я видел не слишком много.
– Большой? – она пожала плечиком, и вместе со мной посмотрела на дом, не задумывалась раньше над этим? – Ну… Нас тут много, раньше больше было, но дедушка умер. Теперь впятером живём. Мама, папа, бабушка и дядя Илья. И я. Кошка ещё. Да вот, Найда.
Я засмеялся. Так забавно показалось, что она и кошку с собакой к членам семьи причислила. Дом, на мой взгляд, действительно, большой: широкие окна, во втором этаже тоже. Крыльцо на четыре ступеньки. Она открыла дверь длинным ключом с двумя лопастями как весло.
Прихожая с рогатой старинной вешалкой, через узкие окошки по боками входной двери сюда проникал дневной свет. Но мы, сняв верхнюю одежду и разувшись, прошли дальше в большую-пребольшую комнату с тёмно-зелёными стенами, большими шкафами со стёклами, низким диваном и тремя креслами, тут же большой овальный стол под скатертью с кистями и большой раскидистой хрустальной вазой посередине. Часы, в рост взрослого человека, мерно и уютно оттикивали в углу, поблескивая маятником и тремя гирями за ребристым стеклом.
Эта комната была как вся наша квартира величиной. Сюда выходили ещё несколько дверей, коридор уводил, как потом оказалось, на кухню, и ещё деревянная витая лестница со второго этажа, где и была комната Майки.
По коридору этому я никогда не ходил, он вёл к спальням родителей Майки и в комнату её бабушки, а наверх мы поднялись. На втором этаже были две комнаты её и её дяди, и ванная с туалетом. На площадке между дверей комнат стоял узкий диванчик с витыми ножками, стоящий спинкой к широкому окну, сидели они тут когда или нет, не знаю. Дверь в дядину комнату была открыта, и я увидел, что она довольно большая, там стояла широкая тахта, накрытая пушистым пледом и много подушек. Книжный шкаф, наподобие того, что был у Ивана Генриховича, только с красивыми дверцами со стёклами со скосом по периметру. Телевизор. Письменный стол с книгами и журналами в несколько стопок, некоторые были и на полу, два низких уютных кресла и дверь на балкон. Пахло сигаретным дымом… и духами немного. Хотя форточка была приоткрыта и окно, без тюля здесь, заливал скупой осенний свет. Видимо запахи въелись и не выветриваются уже.
– А где твой дядя? – спросил я, разглядывая через дверь, очевидно, мужское логово, по-холостяцки строгое, но уютное. Гитары, проигрыватель и целую стопку виниловых дисков, которые мне захотелось немедля рассмотреть…
– Он учится в Москве сейчас, уже пятый курс.
– Там живёт?
– Там общежитие есть, но… он ездит домой. Раньше реже ездил, практику в это лето у мамы проходил, к ним пойдёт в районный роддом.
– Роды принимать?! – изумился я. Ничего себе, вот это дядя чудной… или они все чудные?..
– Что ты так удивляешься? Благороднее ничего на свете нет.
Я посмотрел на неё, вполне убеждённо говорит. Поспорить сложно.
– Ты тоже медиком хочешь быть?
– Врачом, да. И тоже пойду в акушерство. Как мама. Там свет с Небес у них… – просто и не рисуясь, сказала она и улыбнулась такой просветлённой,
такой удивительной улыбкой, что я ещё раз удивился, как мог подумать, что она забитая девчонка. Она не просто отдельно, она над всеми. Потому и не любят её. Но она не заносится, она парит. Н-да…– Пообедай со мной, Василёк? – сказала Кошкина. – У нас фасолевый суп. Одной так скучно есть…
– А кто готовит? Мама? Или бабушка?
– Не-ет, – усмехнулась она, махнув рукой, – они заняты. Марь Иванна приходит два раза в неделю. И убирать. Раньше жила ещё какая-то тётенька, но умерла, я её плохо помню, я была маленькая. Теперь Марь Иванна.
Мы зашли в её комнату. Комната большая, с двумя большими окнами. Тут как раз тюль есть, но портьер не было, не от кого закрываться, напротив домов нет, а вид… Я ахнул: видно и озеро, и тёмная волнистая масса леса за ним. Кажется, летишь. На дельтаплане.
– Я люблю смотреть туда. Здорово, правда? – она заметила, как я замер у окна. – Из моих окон такой вид, да ещё с диванчика, что на площадке… Внизу загораживают деревья. От Ю-Ю можно тоже увидеть, но не так как здесь. Хорошо, что мы над обрывом почти, никакой дом перед нами не построят уже…
Она улыбнулась, выкладывая книжки из портфеля на письменный стол. У неё и кровать чудно стоит – у стены только изголовьем. Но тут просторно, можно места не беречь, из мебели-то только и есть что кровать, старинный шкаф, какой-то узорный, от двери направо, платья там, наверное, у неё. Книжные полки, тоже за стеклами. Тут ни телевизора, ни магнитофонов, проигрыватель с детскими пластинками: «Бременские музыканты», «Золушка», «Чебурашка», что там ещё… перед проигрывателем пустое пространство на ковре сидит здесь и слушает? На таком ковре можно, толстый, мягкий…
– На мои пластинки смотришь? Ещё недавно слушала, а сейчас… Но Ю-Юшка разрешает к нему в комнату ходить, слушать его маг и диски брать тоже. У него там!.. – она сделала мечтательное лицо, показывая какой Клондайк у её дяди всевозможных музыкальных записей.
– Что, Сан-Ремо? – усмехнулся я. Тогда все слушали итальянцев.
– Да нет, он рокер. Accept, AC/DC, Iron Maiden, Motorhead… Но я люблю Led Zeррelin. И Роллингов… А ещё мотоцикл у него есть. Мне обещал шлем купить, как четырнадцать лет исполнится. И разрешить с ним ездить, – улыбается задорно.
Куда ей на мотоцикл? Как блоха, сдует и всё…
Мы спустились вниз на кухню, где, как и везде в этом доме, всё основательно и не как у нас дома, не как у всех, а так, будто целые века в этом доме ничего не менялось и ещё века не изменится…
С этого дня Майя Кошкина стала для меня особенным человеком. Друзей в прежней школе и во дворе у меня было много, в новом появились вскоре новые, но Майка Кошкина – не друг, не какая-то там любовь, как дразнились наши одноклассники, ничего такого я не чувствовал. Нет, она – особенный человек. Такой была до сих пор только мама, теперь вот Иван Генрихович и Майка.
Глава 3. Легкость и путаница
Странно, до чего легко мне было с ней с первого дня. И ей со мной. Она так и говорит:
– Ты как будто нарочно к нам в класс пришёл, Василёк.
Стала называть меня Василёк, как звали в детсадовском детстве. Я не был таким уж придумщиком и называл её просто Майка. Я нередко бывал у неё в гостях, в этом их доме, как правило, никого из её близких не было, все всегда работали. Когда я узнал, что её бабушка – это наш директор, Татьяна Павловна Туманова, я понял отчасти и её отстранённость от остальных и то, почему ребята ревниво и недоверчиво относились к ней. Но и Майя не стремилась сближаться.