Гой

Это был мой единственный настоящий друг в Катарсисе, мой напарник и боевой товарищ. Изгой Питон, который топтал Катарсис годы в поисках своего, присматривал за градом Покоя во время отсутствия Жиголо. Так прозвали того, потому что любил, когда дура в крови, похвалиться, как там, в другой жизни, в Коробке, дамским искусителем, угодником на хлеб насущный подрабатывал. И Жиголо Катарсис забрал, покойся с миром, Глеб. Храни Катарсис душу твою. Питон долго ко мне присматривался, прежде чем предложить стать напарником. Не шныренком – «принеси-подай, прибери, постирай», а именно напарником. Я попал в Катарсис угрюмым, тихим малым, непомнящим; трепаться особо не любил, в нутро чужое лезть – тоже. Нужна была помощь другому, будь он непомнящим, изгоем, хранителем или барышником, – помогал; нужна была самому помощь в минуту тяжкую – старался всегда на себя одного полагаться. Был себе и рукой в трудную минуту, и пощечиной, когда надо взбодриться, дурь из котелка выбить. А долго присматривался Питон, потому что непомнящих в большинстве своем приспособленцами считал.

– Наслушались соплежуи про реку Самсона. Про дружбу крепкую у изгоев и плоды вечности – вот и прут вперед без карт, без зубов и имени. Сокровища им подавай! Даров захотели да денег полные карманы. А потом хороним в овраге, за градом Покоя. А тех, кого не хороним, за пределы града уже и шоколадкой не выманишь после того, как штаны сменили после первого знакомства с ванаками или костребами. Так и превращаются в приспособленцев, вечно жалующихся на тяжкую долю-долюшку, на Катарсис, ванаков, Ночь, дождевую воду – до бесконечности можно продолжать.

Один из целого града непомнящих сделается настоящим изгоем и будет пробиваться дальше, став одним из естествоиспытателей Катарсиса. И Мирон знает это, статистика – вещь надежная, против нее не попрешь. Погладит по головке бедолагу, сыночка золотого, а затем хлебушка его нарезать отправит, хранителям весточку передать. Или полы помыть в доме, сорочку постирать, поваренком личным пристроит. Выживать-то как-то непомнящим надо, даром никто кормить не будет. А назад дороги нет. Слетелись сюда, как вороны, а обратно отсюда не вылетишь. Да и некуда многим из них. Потому и непомнящие.

– А ты, Злой, чего молчишь, брови насупил? Пойдешь до станицы Покинутых со мной? Напарник мне нужен.

– Пойду, – без раздумий ответил я.

– Вот и славно, Злой, вот и славно.

– Не Злой я, – однажды сказал я своему другу, когда ранним утром отправились в путь неблизкий и разговорились с ним за «жили-были».

– Это уже не имеет никакого значения. Твое имя. Катарсис так решил.

Что-то я глубоко провалился в свои воспоминания, а между тем Землекоп немного постарел, или мне показалось?

– Отвар из цветов сна заварю. Пойдем в гостевую. Ночь закончилась, хвала Катарсису. Не скоро наступит, шесть суток в запасе есть. Вовремя ты пришел, Злой. Человек мне надежный нужен. Дельце есть одно. Я надеюсь, ты вернулся не для того, чтобы сопливую братию байками развлекать под дуру? Деньги, поди, нужны? Но это твое дело. В твое нутро лезть не буду. Захочешь, сам расскажешь, зачем вернулся.

– От отвара откажусь, Мирон. Не обессудь, пью только свое, как и каждый в этом мире.

– Не забывается мир этот, Сашик? А у меня хороший отвар, давно такого не пил, все детальки замажутся, как новенький будешь, – улыбнулся старый товарищ. – И правильно. Не буду соблазнять. Я тоже пью только свое. Придется тебе ходить по округе да воду дождевую из бочек, посудин в свою склянку переливать. Или дождаться очередного дождя. Ближайший источник чистой воды только у Волчьей норы, другой – в станице Покинутых. Вряд ли сейчас отправишься туда. Пойдем тогда, посидим в гостевой без отвара.

В гостевой я не раз выпивал с Мироном дуру. Сидели на твердом диване, на котором он ночью и спал. Ходили слухи, что Землекоп спит на своем любимом стуле прямо за столом, не отходя от дел. Любят изгои потрепаться да у кого шрам от костреба побольше, рассказать. Да небылицу какую-нибудь придумать.

– На сегодняшний день ты здесь один из изгоев будешь. Глеба похоронили, Питона, Оскар подался на Мертвые реки. После твоего ухода Гвоздь приходил, пожил в наших краях несколько месяцев и покинул Катарсис вслед за тобой. Дочь у него там, в Коробке, скучал, бабок подзаработал и вернуться решил. «Истому» ему передали через меня, без «символа», его не он просил. В один конец ушел. Ваня Смирный был, присматривал за деревней несколько недель, потом ушел в станицу Покинутых. Сейчас старшего у нас нет. Как ты смотришь на то, чтобы за градом присмотреть, с непомнящими беседу отцовскую провести, да на путь правильный оболтусов наставить, и заодно несколько дел помочь Мирону решить? Деньгами не обижу.

– Мне бы и самому, оболтусу, на путь правильный встать.

Что за дела?

– Вот это хороший подход. Люблю я это. Беспредельщики в округе объявились, нужно угомонить. Уже троих пацанят загубили.

– Кто такие?

– Не местные. Группа Третьяка. Восемь человек. Заняли дома у дороги, ведущей на Землю трупов.

– Слыхал про Третьяка. Лично с ним не знаком, плохого о нем не говорили. Со многими дружбу водил. Исследователь.

– Я не говорю, что это конкретно он. Из его бригады головорезы. Это точно. Всех троих положили недалеко от их табора. Только остатки по земле ходи, собирай. Ты бы видел, что с ними сделали: ноги в одну сторону, руки в другую, головы в третью. И все в одном месте. Совпадение? Не думаю. Не нравится мне это. И скрытные они. На контакт не идут, сами по себе держатся. Что-то нужно им здесь. Да чем здесь поживиться серьезным можно? Кроме дуры, ручья и цветов сна, ничего в округе не найдешь. Напрашивается вопрос.

– Как давно они в граде Покоя?

– Уже месяц как.

– И за этот месяц троих непомнящих порешили недалеко от их табора?

– Да. Пытался начать диалог с Третьяком. Безрезультатно. Не идет на контакт. Оружие у них есть. При желании вынести табор можно, да изрешетить там все и всех, нужны изгои на это дело. Вперед их всех ногами…

– Погоди ты, Мирон. Нужно во всем разобраться, прежде чем по их души идти. Я тебе так отвечу: побуду в граде недельку-другую, осмотрюсь, с местным контингентом пообщаюсь. Обживусь помаленьку пока. В себя приду. Меня не было в Катарсисе год, нужно поглядеть, что изменилось.

– В Катарсисе каждый день что-то меняется, как и в Гробу. Я тебя услышал.

Землекоп иногда называл Коробку – Гробом. Не хотел возвращаться назад. Пригрел местечко тепленькое и живет себе мирно.

– Встреча с пророками нужна, Мирон.

– С пророками?

– Ага.

– И хотел бы помочь, да не смогу. У самого доступа к ним нет. Могу только по своим связям выйти на тех изгоев, которые знакомы с ними. И тебе организовать встречу. Они выслушают, передадут каждое слово, по дороге не потеряют, хвост на отсечение даю, – усмехнулся барышник. – А если пророки сочтут нужным, сами выйдут на тебя.

– Договорились.

– Ствол есть или пустой?

– Нет.

– Будет. Приходи не позднее белой ночи. Карты взял с собой?

– Нет, пустой в Катарсис прибыл. И змеей налегке прополз. Здесь карты оставил. Думал, уже не воспользуюсь. Пригодились все-таки.

– А «символ» исчез, как всегда?

– Да.

– Злой, вот, пришло только что на ум: если не планируешь больше возвращаться в Катарсис, не хер с собой «символ» брать да карты оставлять на этой земле. Карты принес бы Мирону, Мирон купил бы у тебя их дорого, копейкой бы не обидел, и отправился бы налегке в свою Коробку. Ты уже тогда знал, что вернешься. Не буду много философствовать, мне за это не платят. Если что-то нужно конкретное, ради общего дела, я рад помочь.

– Я не брал «символ» с собой, возвращаясь в Коробку. Я приобрел его там. А карты не продают, сам знаешь, они бесценны. Да и по нужде большой продать их там не составит труда, за деньги того мира. Что твои фантики здешние там?

– Дело твое. Карты твои – богатства твои. Злой, без Ночи и Катарсиса каково там – легче жить?

– Нет, не легче.

– Я так и думал. Здесь все понятно. Каждый день ты знаешь, что делать и как тебе жить. Знаешь кто ты, свое дело, свое имя. Здесь ты свободен. Свободен, мать его… Катарсис. Как от него освободиться? Здесь не снятся кошмары, потому что каждый день новый кошмар наяву. Да что тут говорить. И сам все знаешь. В Коробке тебе снились кошмары, парень?