Гойда

– Кто ты? За что ты мучаешь меня? – вопрошал Иоанн, будучи один в покоях своих.

Сон развеивался в разуме государя, но никак кошмар не покидал его сердца. Слова и образы забывались с каждым мгновением, но не утихал лютый ужас, точно что-то чудовищное и необратимое уже вонзило свои когти в душу Иоанна. Холодный пот продолжал выступать крупными каплями на худом лице. Тяжёлое дыхание заставляло вздыматься грудь и плечи, едва ли не с болью отдавало в сердце. В голове стояли страшные образы, но точно виделись они сквозь туман или мутное стекло – лишь размытыми пятнами. Весь слух заняло лишь отчаянное биение беспокойного сердца. Дикий ритм заполнял всё вокруг, и тяжёлое дыхание вторило ему, усиливая тот жуткий шум.

– За какие грехи? – точно задыхаясь от нехватки воздуха, шептал государь, глядя на белокаменные своды.

Взгляд медленно опустился в дальний угол покоев, и сердце вновь сжалось от боли. Слабые глаза, пленённые полумраком, улавливали очертание стола и шахматную доску на нём.

– Андрей… Андрей!.. – вскрикнул Иоанн, ринувшись с ложа своего.

Облачившись в чёрное одеяние, точно был он не царём, но монахом, всю ночь вымаливал Иоанн защиты для друга своего, что на чужбине службу нёс.

«Пытался Ты меня, окаянного, вразумить видением Своим – да не внимал я Тебе по слабости, по гордыне, по греховности своей! Не остави же нас, Отче! Не остави мя, не остави! Не дай душе раба Твоего Андрея отойти на чужой земле, без покаяния, без погребения! Не дай, Отче! Яко прощался, не ведал я, что воистину ведение Твоё истинно! Ежели так, защити, Господи, раба твоего, яко и я на земле, вверенной Тобою, защищать буду всех убогих, блаженных, неимущих и страждущих!»

Чувствовал Иоанн, как молитва его точно вторит сама себе эхом, да нет ответа от небес.

«Неужто Ты покинул мя, Отче?»

Иоанн поднял остекленевшие глаза на святой образ Спасителя.

«Нет, Господи! Нет нынче мне опоры ни в чём, не покидай меня на растерзание злобы да алчности людской! Не остави мя средь Иуд, что оскверняют имя Твоё! Отче, не остави нас, слабых да безвольных! Защити раба Твоего Андрея, даруй спасение телу, разуму и душе его, Отче!»

В соборе не было никого, не считая двух священников, служивших в ту безлунную ночь. Иоанн стоял на коленях, и сердце его постепенно охватывал холод. Когда пламенная молитва стихла, он медленно поднялся в полный рост, осенил себя многократно крестным знамением, приложился к святыням и вышел из храма.

К тому моменту, как взошло солнце, государь уже восседал на троне. Облачение его переменилось со скромного монашеского одеяния на царское, расшитое золотом да драгоценными камнями. Шуба его, подбитая густым длинным мехом, ниспадала на пол. В правой руке он держал длинный посох.

Взгляд его точно застыл, будто бы вся жизнь покинула тело Иоанна, оставив лишь холодное величие царственной фигуры. Не могли знать бояре, которых принимал государь с последними утренними звёздами, что гложет душу государя. Отчего голос его был тих, отчего взгляд его всё обращался к дверям, точно вот-вот должен кто-то явиться. Бояре держали совет с государем, но далеки были мысли Иоанна от этих разговоров. Не ведали они того чувства, которое охватило всё сердце и разум царя, того чувства, коим был преисполнен он, будучи ещё малым дитятей.

Как сейчас, перед государем стояла та картина – морозное утро, предрассветный час. Юный Иоанн пробудился, точно кто-то коснулся его, точно кто-то силился говорить с ним, но мальчик был один в своих покоях. Полумрак. Ранние утренние сумерки, но сердце Иоанна твердит – отныне солнце будет лить свет свой иначе, отныне всё переменится.

Несколько минут он гнал от себя эти мысли, протирая сонные глаза. Тревожные думы сгущались в голове, как тучи, и тяжестью своей обращались будто бы свинцом. Ощущение это возводило Иоанна к роковому мигу, который всё близился. Разум юного князя спал и не был в силах истолковать те предзнаменования, что сжимали его сердце и душу. Прошло несколько минут. Иоанн сидел в своей постели, когда приглушённый каменными стенами, но резкий крик прервал ожидание неизбежной утраты. В тот миг Иоанн навеки лишился покоя.

Тот крик, отдалённый, раздающийся гулким эхом, до сих пор слышался государю под сводами царских палат. То морозное утро, когда Иоанн остался сиротою, стало роковым рубежом. Тогда он простился с детством, с нежностью, которую он помнил по прикосновениям и по голосу своей светлой матушки.

Тот крик оборвал всё.

Хоть дитя и не видело, как бездыханное тело княгини рухнуло замертво на каменный пол, но сердце знало – отныне всё будет иначе.

Ночами терзали его страшные видения, днями те ужасы являлись во плоти. Немало смертей видел Иоанн в детстве и юношестве своём, и ещё более скрывались от глаз его, но не от разума.

Однако ныне иное время.

Обрёл Иоанн Васильевич власть, коей не было до сих пор ни у князя Московского, Новгородского, ни у одного князя во всей Руси. И сейчас великий царь восседал на троне, и близился вновь предрассветный час. Всё будто бы готовилось к тревожной вести, но во взгляде Иоанна уже замерло в смирении.

На пороге просторной залы появился гонец. Лицо своё он опустил и отдал низкий земной поклон. Бояре умолкли, видя, что взор государя сосредоточен лишь на явившемся. Разговоры не были громкими, но и те умолкли.

– Говори уже, – произнёс царь. – От кого явился ты ко мне?

– Государь великий, светлый наш повелитель! – точно взмолился гонец. – По воле вашей доношу вам весть, да не прогневайся по великой милости твоей, по множеству щедрот твоих!

Голос вошедшего дрожал и прерывался, точно не был властен над собою докладывающий.

– От Курбского? – хмуро спросил Иоанн.

От имени того гонец едва ли в клочья не разорвал шапки своей, каковую мял в руках от неуёмной тревоги.

– Великий государь, свет отчизны нашей… Ныне князь Андрей Михайлович… на иной стороне… – произнёс посланник, преклонив колено перед царской фигурой.

Иоанн прикрыл тяжёлые веки.

– Что же… – тихо вздохнул царь. – Да упокоит Господь душу его. Велите доложить о том в монастыри по всей земле Русской. Пусть отмаливают душу его.

Гонец оторопел, затем сглотнул. Склонив голову, он сжал шапку свою в руках.

– Ныне он на другой стороне служит! Переметнулся на сторону врага вашего, латина Жигимона! – выкрикнул посланник.

Слова те точно не возымели влияния никакого на государя. Едва заметно царь приподнял бровь, глядя на гонца, которого пробила дрожь со страху.

– Повтори, – произнёс Иоанн, плавно взмахнув рукой. – Слабый слух мой с трудом улавливает речь твою.

Посланник поднял взгляд на государя. Губы дрожали, и, насилу совладав с собою, слуга собрался с духом.

– Курбский ныне на стороне Жигимона. В княжество Литовское бежал, оставив отечество своё, – повторил уже спокойнее гонец.

Иоанн коротко кивнул и жестом дал понять, что полно разговоров. Медленно поднялся государь со своего трона. Бояре, среди коих были и Басмановы, невольно отступили назад – кто на шаг, кто и более.