Грач - птица весенняя

— Ну вот… Отчего бы тому же Бауману не кончить в одну прекрасную ночь самоубийством?

Прокурор беспокойно оглянул остальных и сказал нарочито беззаботнейшим тоном:

— Совершенно невероятно, ваше высокопревосходительство! Никто не поверит. Бауман, по всем отзывам, самый веселый человек на свете. Во всяком случае, в тюрьме — это самый жизнерадостный человек.

— Вы, кажется, шутки шутите. Вы же поняли, что я имею в виду?

Дубасов пристукнул ладонью по столу, и прокурор, уловив наконец момент, показал ему глазами на присутствующих тревожным намеком.

— Э, бросьте! Я человек военный, говорю с солдатской прямотой, без выкрутасов. И здесь все, я уверен, честные слуги престола и отечества: в прятки играть незачем. Вожаки должны быть уничтожены. Это для меня ясно как день. И ясно как день, что простейший способ, раз уж мы их держим в руках, использовать случай. Разве так трудно подыскать уголовника? У вас там профессиональными убийцами хоть пруд пруди. Обещать смягчить участь или даже вовсе освобождение- и впустить ночью в камеру. Никто даже не узнает.

— Невозможно! — отчеканил прокурор. — Если даже такого уголовника непосредственно после этого повесить, все равно дело так или иначе получит огласку. Черт их знает как, но все, что делается в тюрьме, становится известно не только заключенным, но всему городу. И давать в руки агитации такой козырь, тем более в столь критический момент, — невозможно, совершенно невозможно, ваше высокопревосходительство!.. В Таганской тюрьме тот же Бауман, о котором вы упомянули, объявил голодовку. Мы уже год почти назад абсолютно изолировали его камеру, и все-таки я не уверен, что тюрьма не узнает и, стало быть, не поддержит… А если голодовка политиков станет всеобщей, это дойдет до рабочих… Вы понимаете, что может получиться в итоге при нынешнем их возбуждении, ваше высокопревосходительство…

Адмирал слушал, прищурив глаз:

— Так, так… Ну что ж… Господин полицмейстер, вы исполнили то, что я приказал?

— Так точно, — торопливо поднялся с кресла полицейский. — Как было приказано: к десяти.

Он метнул взгляд на каминные бронзовые старинные часы; вычурные стрелки показывали одиннадцать.

Дубасов нажал кнопку звонка. Дверь раскрылась, предстал адъютант.

— Готово, Коновницын?

— Так точно.

— Где?

Коновницын замялся:

— Пока в нижнем этаже. "Под сводами", так сказать. Я полагал более подходящим… Если прикажете, можно сюда привести.

Дубасов в раздумье посмотрел на ковры, устилавшие кабинет, на злополучный портрет Николая:

— Нет, не стоит. Мы спустимся сами.

Он отодвинул кресло и встал:

— Ну-с, ваши превосходительства… Поскольку из сегодняшней беседы всем нам, думается, ясно, что государственный аппарат-от войск и до суда, — он глянул насмешливо на прокурора, — дает отказ, остается одно: апеллировать к народу,

Все дрогнули. Дубасов усмехнулся, довольный эффектом.

— Гракх сказал: "Я апеллирую к народу". Вы видите, классиков читают не только в императорском Александровском лицее, господин прокурор: я тоже читал классиков. Пожалуйте, господа!

Глава XXX "НАРОДНЫЕ" ПРЕДСТАВИТЕЛИ

В лицо адмирала дохнуло из раскрывшегося сводчатого подвала застоялой сыростью и тяжелым запахом давно не мытых тел и мокрой дерюги. Подвал был полон. В первом ряду стояли люди в добротных армяках, в кафтанах, перетянутых поясами; за ними, густо сбившись в толпу, — оборванцы в затрепанных куртках и шубенках. По сторонам, прижавшись к стене, серели шинели во фронт вытянувшихся приставов.

Адмирал поморщился. Помещение было мерзким. Он даже не предполагал, чтобы в генерал-губернаторском доме могло быть такое мерзкое помещение. Следовало собраться в одной из приемных зал, — было бы более соответственно… Этот шут Коновницын вечно с романтикой! "Под сводами", изволите видеть! "Заговор Фиеско"! Идиот!.. И не предупредил, что надо взять фуражку. В сырости — с открытой головой… Коновницына-на неделю на гауптвахту, как только кончится вся эта канитель.

Он услышал у себя за спиной тихий шепот спустившихся с ним, старческое покашливанье митрополита. Эффект продолжался; очевидно, они не понимают, что и к чему.

Адмирал шире расставил ноги, как на корабельном мостике в сильную качку, и сказал сурово и торжественно:

— Здравствуйте, русские люди!

Ряды отозвались глухо и хрипло, вперебой:

— Здравия желаем, ваше высоко… п… ство!

Дубасов оттопырил губу:

— Я коротко, по-солдатски скажу. Лясы точить не обучен… Видали, что по Москве творится? Первопрестольная, сорок сороков церквей, на весь мир святой город, после Иерусалима первый… А нынче по ней — безбожники-социалисты с красными флагами. Первой заводчицей смуты на всю империю, крамольной стала Москва. Это терпеть можно, православные? Божья матерь, заступница Иверская, на небесах кровавыми слезами плачет…

Он низко опустил стриженую свою голову и заморгал часто-часто, показывая, как именно плачет богородица. В толпе зашмыгали носами, и сильней стал слышен запах едкого, застарелого пота и винного перегара.

— Из-за них, из-за социалистов, войну проиграли. И кому? Сказать позор! Кара божья за наше попущение безбожникам! Без бога нет нам победы. Нас, русских людей, искони господь бог водит: он нам генерал!

Адмиральская голова взметнулась гордо, встряхнулся сутулый стан, и всем до очевидности ясно стало, как имено водительствует российскими императорскими войсками и флотом господь бог.

— Заслужить надо перед богом, братцы! Надо спасать отечество: его величество надеется на вас.

Плечистый, в первом ряду. в белом фартуке поверх кафтана, опоясанный широким кожаным поясом — мясник, по всему обличью, — тряхнул стриженными в скобку жирными волосами и ответил за всех:

— Рады стараться!

Дубасов продолжал:

— На этот предмет я и приказал вас созвать, народные представители. И, видите, пришел к вам со всем генералитетом. И его высокопреосвященство здесь… чтобы вы знали, что царь и все верные царские слуги с вами и царская держава вам верная защита и оплот. Крамольники объединились в союзы — пора объединиться и вам, стать на защиту русской земли. Царским именем говорю вам: время смутное, властям с крамольниками управляться волокитно, надо самим браться за дело.

Рука поднялась неожиданно быстрым взмахом и опустилась — ударом.

— Истреблять, истреблять надо бунтовщиков!

— Вожаков ихних-вот кого бить! — выкликнул голос далеко, в самых задних рядах. — Вся зараза от них. Не мутили б-разве народ бы крамольничал?

Адмиральские губы тронула довольная улыбка.

— Кто сказал? Выйди.

Ряды раздвинулись. Сжимая в потных ладонях картуз, протискался вперед человек-приземистый, до глаз заросший щетиной давно не бритых волос.

— Кто такой? Фамилия?

— Михалин… Михальчук! — ерзая глазами, сказал низкорослый. — С фабрики Щапова хожалый.

Дубасов достал бумажник:

— Верно мыслишь. Честно мыслишь. Спасибо!

Бумажник раскрылся. Десятки глаз, дрогнув, уставились на адмиральские пальцы, короткие, в подагрических желваках. Пальцы вынули двадцатипятирублевую бумажку:

— Возьми. И помни: за богом молитва, за царем служба не пропадает!

Михальчук хрюкнул от волнения:

— Покорнейше… Как бог свят, заслужу!..

Толпа загудела. Мясник выпятил грудь и шагнул вперед: