Град огненный

Я не бил их и не пугал!! Хотя меня трясло так что я собрал все свои силы что бы удержаться!! Но они все равно возненавидели меня…

Я попросил у Вацлава отгул. Он сказал иди.

Я ушел.

Они думали я не слышу. Но я слышал все как они сказали что я могу стать для них проблемой.

А я не собираюсь никому ничего говорить!! Полиция ничего не сделала тогда так зачем лезть мне?? Пусть это останется на их совести как на моей остались погубленные жизни!!

* * *

Я просто пойду в отдел по надзору и попрошу перевести меня в другую мастерскую или дать другую работу. Может быть пойти в пару к Рассу?? Я могу убирать улицы тоже!!

(выдран лист)

… в общем то все нормально!!

Не считая того что снова пришли плохие сны и мысли. Вчера мне показалось что во дворе стоял тот странный человек. Он что следит за мной??

Я не боюсь конечно же. Мне это кажется глупым!!

Мне бы только заполнить эту пустоту…

Надо снова сходить к доктору. Может он…

(остальные листы выдраны)

Утро 9 апреля

Четыре часа утра.

Я сходил в круглосуточный магазин за сигаретами и теперь курю в открытое окно. Дождь закончился. Со двора тянет сыростью и тоской. Есть ли у тоски вкус или может быть запах? Или можно невооруженным глазом разглядеть ее, застрявшую в черных ветвях сломанного тополя? Или в облаках, косматыми бровями нависших над слепыми глазницами окон? В них нет сейчас света. В мире вообще нет света. И я тоже не включаю свет.

Я виноват, что не смог поговорить с Полом своевременно. Я виноват, что он не пришел ко мне со своей бедой. Моя вина, что мои соплеменники идут в благотворительные фонды, а не к своему лидеру.

Но достаточно ли будет моих сожалений? Что я могу сделать теперь?

Я хочу сходить к нему в мастерскую. Узнаю у Расса, где именно он работал. А ведь я думал, они не были дружны. Но, видимо, я слеп не только телом, а еще и душой (если она вообще есть у васпы).

Я хорошо запомнил те имена.

Вацлав. Борис. Аршан.

Из записей Пола я не очень понял, что именно делали с машинами эти люди. Но я обязательно спрошу у Тория.

А еще этот странный тип…

Пол сказал, он следил за ним. А я помню, что когда возвращался от доктора, тоже видел чью-то тень в своем дворе. Один ли это человек?

Столько зацепок. Столько тайн…

Да еще этот доктор.

Ве-ни-а-мин?

Уж не тот ли, чье имя и я не умею выговорить полностью и вслух? Внешне добродушный, но хитрый. Его прикрепили ко мне аккурат после смерти Пола. Слишком много совпадений, чтобы быть ими.

Мерцающий огонек брошенного окурка падает быстро, затухает на ветру и становится неразличим и черен в непроглядной темноте раннего утра.

Люди говорят, что ночь темнее перед рассветом.

У Пола рассвет так и не наступил. Но я сделаю все, чтобы зажечь в этой сгустившейся тьме поминальную свечу для Пола.

9 апреля, среда

Кофе, таблетки и сигареты — мой утренний рацион.

Ночь прошла без сна. Но мне не впервой бодрствовать по нескольку суток. Я выгляжу ужасно. Еще ужаснее, чем обычно. И зеркало, словно в насмешку, выхватывает все изъяны моего лица: осунувшегося, постаревшего, исчерканного шрамами.

Помню, в реабилитационном центре мы читали и обсуждали книгу о юноше, который продал душу дьяволу в обмен на получение вечной молодости и красоты. С тех пор, какие бы дурные поступки он не совершал — они отражались на его портрете, а не на его лице.

"Лицо — зеркало души, — сказал нам преподаватель литературы. — Совершая добрые дела и поступки, мы молодеем и хорошеем собой. Совершая зло, мы становимся уродливее и старше".

Конечно, никаких волшебных портретов не бывает. Все наши пороки отчетливо отпечатались на лицах, но раньше мы не замечали этого. Только в реабилитационном центре мы поняли, насколько отличаемся от людей. Насколько кажемся уродливыми и старыми рядом с ними. Насколько мы — чужие. И это опустошало не меньше, чем смерть Королевы.

Поэтому непогода радует меня: можно поднять воротник пальто и, спрятав в него лицо, почти слиться с толпой — усталыми, промокшими и вечно спешащими куда-то людьми. Тогда во мне не замечают чужака. Тогда не отшатываются и не бросают косые брезгливые взгляды. Тогда я могу чувствовать себя спокойнее.

Дождь начинает накрапывать снова.

Расс, нахохлившийся, как ворон, сидит на сломанной детской карусели. Завидев меня, он машет рукой. Вчера мы разошлись в спешке, и теперь его снедает любопытство.

— Что-то нашел? — без обиняков нетерпеливо спрашивает он.

Ночью у меня хватило времени поразмыслить, рассказывать ли коменданту о находке. По старой привычке решаю сказать полуправду, к тому же блокнот я забираю с собой — изучу тщательнее в обеденное время.

— Только это, — я протягиваю блокнот Рассу.

Он, сощурившись и прикрывая страницы ладонью, некоторое время изучает его. Я не жду от Расса слишком многого. Но он хотя бы общался с Полом дольше моего.

— Это номера клиентов, — наконец, говорит он. — А это мастерской.

Обломанным ногтем он подчеркивает тщательно выведенный шестизначный номер.

— Учту, — киваю я. — А адрес мастерской ты знаешь?

Расс морщит лоб, вспоминая.

— Адрес не скажу. А план нарисую.

Он достает из внутреннего кармана карандаш (где, как я знаю, лежит и блокнот со стихами), слюнявит его и начинает набрасывать план. Дождь усиливается, и я складываю ладони домиком, чтобы не размыть рисунок. Мастерская оказывается не далеко от дома Пола, в восточной части города. Я редко бываю в том районе, но думаю, что не заблужусь.

— Семь сорок пять, — вдруг говорит Расс.

Он поднимает голову и поворачивается к дому напротив, чей подъезд хорошо виден с каруселей. Я слежу за его взглядом и вижу, как распахивается дверь. Сначала появляется зонт, который тут же раскрывается, как бутон черного тюльпана. Следом — тонкий женский силуэт, кажущийся черным на фоне серой и влажной стены.

— Она очень пунктуальна, — с улыбкой произносит Расс.

— Кто это? — спрашиваю я.

Девушка некоторое время топчется у порога, пытаясь одной рукой одернуть плащ, который настырно задирает ветер, а другой удержать и зонт, и фигурный кожаный футляр.