Град огненный

— Предлагаю на чистоту, док, — сдержанно и четко произношу я. — Я вам не голубчик и не дружочек. Я вам не нравлюсь. Вы мне не нравитесь тоже. Или задавайте ваши вопросы, или — баш на баш. Вы мне — штамп в диагностической карте. Я вам — рекомендацию. Идет?

Теперь я смотрю на него в упор — тем взглядом, от которого раньше в страхе сжимались солдаты и падали на колени люди. Но доктор лишь сокрушенно качает головой.

— Боюсь, вы что-то напутали, голубчик, — с сожалением произносит он. — Ошибочно приняли меня за кого-то, и я даже знаю, за кого: за бездушного карьериста, которому нет дела до чужих судеб. Возможно, вы привыкли иметь дело именно с такими? Тогда мне вас искренне жаль.

— Так что за печаль? — огрызаюсь я. — Подпишите карту — и мы никогда больше не встретимся.

— Э, нет. Так не пойдет, — категорически заявляет он, и в прежде мягком голосе я улавливаю металлические нотки. — Ничего не дается легко и просто, голубчик. Вам ли не знать? Побег от проблемы так и останется побегом, но не ее решением.

— Мне нечего решать, — возражаю я.

— Вы, правда, так думаете? — улыбается доктор — вкрадчиво и хитро, словно он знает какую-то мою тайну.

И я вжимаюсь в спинку дивана: очередная паническая волна снова окатывает меня с головой. И я почему-то думаю о своем сне. О русалке с перерезанным горлом. И еще о том, что доктор, возможно, в чем-то прав. Когда тебя возбуждают мертвые девушки — это определенно проблема, приятель.

Я не знаю, что ответить ему и опускаю взгляд.

— Сделаем так, — говорит тогда доктор. — Я больше не стану утомлять вас разговорами, и тем более расспросами. Когда вы будете готовы — вы сами скажете мне об этом. Хорошо? Но только — я подчеркиваю! — когда захотите сами.

Я усмехаюсь, спрашиваю, не поднимая головы:

— А если я никогда не захочу?

— О! — пылко произносит он. — Вы захотите, — и добавляет. — Ведь будь иначе — вы бы не появились здесь, не так ли? Вы и ваши товарищи. И говоря "здесь" — я имею в виду не только свой кабинет. А и город. И общество в целом.

Молчу. Не знаю, что на это сказать. Сердце бьется тревожно и быстро, и я не могу его контролировать. И это пугает меня.

— Друг мой, я знаю таких, как вы, — говорит доктор. — У вас внутри огонь. Вы научились прятать его очень глубоко, но поверьте мне — я умею разглядеть пылающие души. И вы не успокоитесь, пока не завершите начатое. Я прав?

Ежусь. От его слов что-то поднимается во мне — я еще не могу подобрать этому чувству название. Но мне не нравится оно — у него горький привкус. Я долго думаю прежде, чем подобрать ответ. И он кажется мне довольно глупым, но пока это единственное, что я могу сказать ему.

— Так что вы будете делать теперь? — спрашиваю я.

— Ждать, — просто отвечает мне доктор. — И разговаривать о разных вещах. О погоде. О сладостях. О музыке. О несносных соседях. О натирающих ноги туфлях. Да мало ли найдется тем? А пока, — он снова подвигает мне хрустальную вазочку, — все же попробуйте мороженое. Ей богу, если вы не захотите — мне придется его выкинуть. А жалко.

Он вздыхает и протягивает мне еще и ложку. Я машинально ее беру и смотрю, как скользнувший из-под штор солнечный зайчик играет на ее полированной грани.

Возможно, это испытание не окажется таким уж невыносимым.

* * *

И с чего я паниковал?

Доктор не вскрыл меня ни ножом, ни словом. Вместо этого он бросил мне вызов. Его искренний интерес ко мне — не интерес экспериментатора, а интерес дуэлянта. А когда я пасовал перед схваткой?

К тому же, встреча с психотерапевтом наводит меня на мысль, что у Пола тоже был свой куратор. Возможно, он мог бы пролить свет на некоторые вопросы. И одно время я обдумываю, нельзя ли использовать в своих целях доктора с непроизносимым именем.

Соблазн очень велик.

Но какой бы удачной не казалась мысль о встрече с терапевтом Пола, я вскоре отбрасываю ее, как невозможную. У докторов есть свой кодекс и одним из пунктов в нем значится — обязательство неразглашения информации. Возможно, он и смог бы рассказать что-то полицейскому. Но не штатному лаборанту. Тем более — не васпе.

Значит, этот вариант отпадает.

Тогда что еще? Может, Пол тоже вел дневник?

Эта мысль кажется мне куда более здравой. Нужно поговорить с Рассом — и постараться попасть в оцепленную квартиру.

5 апреля, суббота

До Перехода я не общался с Рассом — его Улей не был подведомственен мне. Пересекаясь на заданиях, мы не обменивались и словом. У каждого — своя задача, своя территория и своя добыча. Я — офицер преторианской гвардии головного Улья. Какое мне дело до приграничья? Комендант пусть и значимая фигура в иерархии васпов, но — не преторианец. Он никогда не знал, каково это — постоянно слышать в голове тоскливый шепот Королевы, похожий на помехи в радиоэфире. И не узнает, каково это — навсегда остаться с пустотой вместо него.

Кошмары о смерти Королевы преследуют меня не реже, чем кошмары об убийствах.

Я был слишком слаб, чтобы участвовать в первых сражениях с людьми, когда Ульи подвергались точечной бомбардировке, а васпы гибли сотнями, пытаясь защитить свою богиню, свою мать (как все мы тогда считали).

Зато я помню боль, похожую на взрыв фугасной бомбы в голове…

Это пожар, опаливший внутренности и оставивший тлеть не разумное существо — головешку. Помню вой: он вспорол меня изнутри, будто разделочным ножом. Помню: меня рвало кровью и желчью. А она звала меня, звала, звала… Этому зову нельзя противиться, его нельзя забыть. Инстинкт вел меня туда, где в муках корчилась Королева, опаленная огнем, отравленная ядом. И я полз по снегу, обдирая пальцы о заледеневший наст. Но был слишком далеко от нее.

Иронично, но именно тот факт, что я находился на краю смерти, спас меня от смерти как таковой.

Будь я рядом с Королевой — я бы погиб в числе первых.

— Ты ведь понимаешь, — сказал мне потом Торий, — это только инстинкты.

Я понимаю.

Понимаю, что она не была нам ни богом, ни матерью. Возможно — лишь таким же экспериментом, как и я сам. Я отдаю себе отчет, что наша тоска по ней — это тоска по прошлому. Это зависимость. Привычка, от которой отказаться трудно, но необходимо.

Но я также понимаю, что со смертью Королевы умерла часть меня.

Это все равно, как лишиться руки или ноги. Или глаза. Какое-то время не испытываешь ничего, кроме боли. Потом — приходит нежелание мириться с утратой. Потом тебя мучают боли фантомные. Потом по привычке пытаешься воспользоваться отсутствующим органом — но ощущаешь только пустоту.

Королева была больше, чем рука или глаз. Она была тем, что соединяет рой, и люди быстро догадались, как обезоружить монстра: они препарировали нам мозг.