Град Петра

— Серенада в честь государственного секретаря, — заметил Дефо колко.

— Ничего подобного. Марш сложен во славу Мальборо.

— Ах, простите! Мы всё ещё празднуем победу при Бленхейме. Леди Мальборо прыгает от радости, и её величество пытается сделать то же, несмотря на свою комплекцию. Поэтому Витворт ещё не утверждён. Нельзя портить настроение её величества. Нельзя поминать богохульника Петра.

— Перестаньте, несносный вы человек!

— Я приготовил для вас речь в парламенте. Слушайте! Битва при Бленхейме ничего не решила...

Гарлей поднял руки.

— Ради бога... Мальборо недосягаем, королева заказала для него чертог. Она носит его на руках.

— Но желудки-то пусты.

— Зато праздник. Нельзя отнимать праздники.

— Они заглушают голод. Но ненадолго, ваша честь! В Лондоне никогда не было такой массы нищих.

Прекратить войну! Только мир принесёт равновесие в Европу. Пусть Франция и Испания под одной короной! Опасно для Англии? Чушь? Ведь не удержатся они, сами вырвутся из упряжки. Французы будут только ослаблены раздором. Как не понять простой истины — история умнее людей, дерущихся из жадности, из зависти. Либо орущих в парламенте...

— Другое дело — поход царя Петра. Карл поступил бы умно, если бы уступил ему гавань. Нет, артачится! Потеряет больше — ручаюсь, ваша честь!

Швеция нарушила равновесие, захватив земли германские, польские, всё Балтийское море. Срок её триумфа краток. Россия требует своего по праву.

Гарлей слушал, отхлёбывая пиво. Теории у писаки занятные, но неосуществимые. Бессильны все люди и лошади короля... Люди и лошади... Вдруг в памяти — Дейзи, норовистая кобылка Дейзи, на которую он поставил изрядные деньги.

— Подвела, мерзавка! — вырвалось у Гарлея.

— Царь победит, и противиться ему нелепо, — продолжает Дефо упоённо. — Мы все убедимся...

Наивен писака. Он воображает, что тайная агентура, раскиданная по всем странам, одарит глубоким познанием и укажет путь к всеобщему миру. Разум одолеет вражду. Какой же должен быть разум? Уж верно, не человеческий.

— Допустим, вы правы. Ну и что? Ваш совет придётся по вкусу вигам, а тори взбеленятся. Или наоборот.

— Английская беда! — вскричал Дефо. — Царь ужасался, посидев в парламенте. Он сказал, что не взялся бы править у нас. Скорее поступил бы в матросы.

— В адмиралы, — поправил Гарлей.

— И какое благонравие! Он будет благодарен нам до конца дней своих, если мы поможем ему сохранить Петербург. Только Петербург... Я имею точные сведения — царь охотнее отдаст любую из своих провинций. Поймите, он ждёт из Англии посредника, и это нам выгодно. Жаль, Витворт лишь посланник, а не посол. Так когда же он отчалит?

— Боюсь сказать.

— Позор! Мы добываем сведения о России от купцов. Как о Китае... Доложите её величеству прямо: Пётр становится монархом могущественным. Шведы обломали зубы о Петербург. Анкерштерн похвастал раньше времени и стукнулся лбом. Русские отразили флот и пехоту. Вот у меня тут данные о потерях. Учтите, из шведского источника...

— От купца?

— Нет, от дипломата.

— А, всё тот же таинственный аноним! Ладно, хватит! Мой Чапман — чудо, верно ведь?

Взгляд Дефо бродил по книжным полкам. Новая страсть у Гарлея — красивые переплёты. Разоряется на Чапмана — искуснейшего в Лондоне мастера. Бархат, сафьян, кожа трёхмесячного телёнка... Сочинения Свифта [55] . Надутый индюк, кивком не удостоит худородного... А почёт ему — корешки в золоте выкупаны.

— Истина прекрасна и в рубище, — сказал писака. — Знаете, о чём я подумал? За сто лет ни одной книги о России, сколько-нибудь солидной. Придётся мне...

55

Свифт Джонатан (1667—1745) — английский писатель-сатирик, политический деятель; основное произведение — «Путешествия Гулливера» (т. 1—2, 1726).

— Желаю успеха. Как поживает... Тьфу, запутаешься с вами! Да, ван дер Элст.

— Тс-с! Не надо имён. Фламандец. Никак вы не привыкнете, рассеянный вельможа! Бездельнику нагорело от дяди. Фламандец перебирается в Петербург. Музыкант, церемониймейстер, геральдист — находка для двадцать седьмого.

Русские под цифрами. Двадцать седьмой — Меншиков, второе лицо после царя. Гарлей ироничен. Ох, мудрит писака! Увлёкся конспирацией... Фантазёр! В мире нет ничего тайного.

— Поверьте, ваша честь! На свете не было такой секретной службы, какую я создаю для Великобритании. Мне поставят памятник. Вы дали спутника фламандцу?

— Вуд, вероятно, выехал.

— Табачник, ваша честь! Табачник!

* * *

«Увы, дорогой дядюшка, я не провидец. Я обыкновенный смертный, впрочем, по-прежнему бесконечно преданный вам и королю. Моя вина в том, что я слишком уверовал в наше оружие и ждал падения Петербурга с часу на час. Только поэтому я загостился в Москве, как вы изволили выразиться, среди усыпанных жемчугами боярынь и разомлел от кваса. Ценю ваш юмор, дорогой дядюшка, и желаю вам иметь запас его на многие годы вместе со здоровьем. Квас — это освежающий напиток из хлеба, а жемчуга я всё чаще вижу на платьях европейского фасона. Да, мода подчиняет русских успешнее, чем наши второразрядные военачальники, которых король терпит на задворках. Тысячу раз пардон!

Итак, я в Санкт-Петербурге. Название громкое, но, строго говоря, это не город и не крепость — то и другое существует в сумасбродной голове царя. Здесь форменный цыганский табор, только огромных размеров. Крепость Петра и Павла земляная, её размывают паводки, построена она наспех, строения внутри деревянные: одна-две бомбы — и они вспыхнут костром. Неистовое нетерпение царя привело к тому, что некоторые суда, пригнанные в Петербург с верфи Олонец и стоящие в рукавах дельты, уже нуждаются в починке. Почему же наши вояки потерпели здесь столь постыдную неудачу? Вы пишете, что они недооценили противника и слабо изучили местность, — отсюда и поручения, вами на меня возложенные. Польщён чрезвычайно! Но если мне и удастся, к примеру, сосчитать все пушки в цитадели, это ещё не всё. Самое сильное оружие русских — это их воодушевление. Царь сумел его разжечь до крайней степени. Вероятно, наш флаг будет водружён здесь лишь его величеством лично. Я же со своей стороны полон желания этот день приблизить.

Прошу вас, однако, не преувеличивать мои возможности. Я один из многих слуг Меншикова, в избе нас четыре иностранца, и живём мы по-солдатски, спим на соломенных тюфяках и умываемся на улице. Княжеский герб, нарисованный мной, губернатору понравился, он ко мне милостив. Характер у него неровный, часто он бывает груб й заносчив. Кажется, главное его старание — возместить низкое своё происхождение роскошью, которой ещё нет, мечтает о дворце на берегу Невы, устроенном по-европейски, дабы перещеголять русских аристократов. Способности этого человека изумляют: он быстро усваивает языки; помимо немецкого и голландского, приобрёл, с помощью приезжих, французский, от пленных воспринял немало шведских фраз. Выполняя иногда роль переводчика, я остерегаюсь говорить при нём слишком правильно.

Большую часть времени Меншиков проводит в армии, и я обязан слушаться его секретаря Волкова. Это старый служака, аккуратный и недоверчивый. Впрочем, я не чувствую слежки за собой, когда посещаю наших военнопленных. Вы видите, дорогой дядюшка, я на пути к чему-то, надеюсь, ценному для нас! Царю не терпится получить карты Петербурга, окрестностей, а нужных людей среди русских ничтожное число. Картографы среди пленных имеются, мне надлежит ими командовать.

Хочу порадовать вас: мой друг Трезини выпросил у губернатора жалованье на чертёжника, и я, конечно, рекомендовал парня, весьма для нас подходящего. Швейцарец продлил контракт и будет проектировать сооружения прежде всего военные. Вообразите — царь представляется ему идеальным монархом, образцом для всех венценосцев Европы! Как трогательно! Этакая блаженная, детски незамутнённая душа! В нашем-то кровавом веке!