Градгродд. Сад времени. Седая Борода

Развязанный Хауэс сел, ворча, и несколько раз мотнул головой, чтобы привести в порядок мысли. Потом беспокойно глянул на Буша:

— Вы уже знаете про Энн?.. Про то, что она жива?

Буш кивнул.

— Мне искренне жаль, что так получилось. Но виноват во всем только ваш скверный характер. Когда вы пальнули из своего игрушечного ружья, Энн бросилась на пол; а после того как я усыпил вас газом, пришлось убедить ее не оживать еще несколько часов… Не сердитесь, но вам и вправду была необходима хорошая встряска.

— Да ну вас к черту! — Буш гневно отвернулся, и тут из-за угла показалась Энн, торопливо шагающая с пластиковым чемоданчиком под мышкой.

Силверстон тут же устремился к чемоданчику, а Буш — к Энн. Она улыбнулась, когда он ее обнял, и слегка приподняла бровь — игриво, но недоверчиво.

— Зачем ты так поступила?

— Нет, вы только послушайте: это онменя спрашивает! А зачем ты хотел меня застрелить?.. Молчи, я и сама знаю, что ты мне не доверяешь. Вернее, не смеешь довериться, как не смеешь довериться самому себе.

— Да я просто спятил с горя, когда увидел с тобой Хауэса, я ведь решил, что ты меня предала! И выстрелил только потому, что любил тебя, Энн… Видишь, я совсем потерял рассудок.

Она махнула рукой — было бы что терять!

— Пора покончить с болтовней — так вы до второго пришествия не разберетесь, кто прав, кто виноват, а время поджимает, — бесцеремонно вмешался Хауэс. — Гризли и его команда вот-вот придут в себя. Конечно, можно прикончить их, пока они не очухались, — может, суперагент Буш об этом позаботится? — но это украдет у нас несколько лишних минут. А потом уйдет еще пара часов на приступ самобичевания и моральных терзаний…

— Вы несправедливы к Бушу, — запротестовал Силверстон. — Он вызволил нас из лап Режима, за что ему от меня причитается тысяча благодарностей. Но время и впрямь не ждет! Мой чемодан теперь здесь: возьмемся же за руки, проглотим КСД — и в путь из от этого сумасшедшего дома! Отправимся в далекий юрский.

— А я думал, мы возвращаемся домой, — возразил Буш, только что оправившийся после язвительных выпадов капитана.

— Делайте, что вам говорят, — рявкнул Хауэс, вскрывая ампулу.

— У нас там срочное дело: нужно найти и взять с собой еще одного человека, — поспешил разъяснить Силверстон, своим тоном и видом извиняясь за отсутствие у Хауэса должных манер. — Ну, все готовы? — профессор оглядел спутников.

Хауэс уже крепко вцепился в него и сжал теперь руку Буша, в то время как тот взял за руку Энн.

— На старт, внимание — марш! — привычно скомандовал Хауэс.

V. За гранью времен

Букингемский дворец — и юрская равнина. Для Странствия Духа они были едины в одном аспекте: оба лежали под непроницаемым покровом безмолвия и недосягаемой глубины веков.

Вся четверка одновременно вынырнула в юрском, и Буша тут же охватила накопленная за долгие дни усталость и безразличие. Он недобро глянул на Силверстона и Хауэса. Вся цепь происшествий в Букингемском дворце не оставила в его памяти ничего, кроме раздражения; и тут же по контрасту вспоминалось ликование полета и божественный экстаз того момента, когда он покидал Всхолмье. Все его попытки вмешаться и как-то воздействовать на события этого мира кончались раздражением и недовольством; не лучше ли остаться на всю жизнь в одиночестве?..

Они стояли на берегу медленной широкой реки. Позади буйной гривой косматились джунгли, впереди простиралась холмистая равнина. На небе зависли свинцовые облака — давно осточертевший ему юрский пейзаж.

— Капитан Хауэс, — первым заговорил Силверстон. — Может, вы и Энн отправитесь за нашим другом, пока мы с Бушем тут немного отдохнем?

— Хорошо, так и поступим. Это займет часа два-три, так что отдыхайте, профессор, сколько сможете. И вам, Буш, не мешало бы сделать то же самое.

Энн помахала рукой остающимся, и вот уже маленький отряд скрылся за холмом.

Силверстон тут же извлек из чемоданчика походную надувную кровать, жестом пригласив Буша сделать то же.

— Нам здесь ничего не грозит, ведь ближайшее поселение более чем в двух милях отсюда. Капитан и Энн сейчас подберут нашего друга, и мы двинемся к пункту конечного назначения.

— Профессор, объясните, пожалуйста, из-за кого мы очутились здесь и в каком направлении двинемся дальше?

— Вы слишком беспокоитесь о мелочах, мой друг, впрочем, как и я, и все мы… Вот вам пример: недавно мои часы разбились, и я постоянно прихожу в бешенство, потому что не могу узнать точное время. Время! Да ведь часы — дряхлый пережиток прошлого! Вы видите, какая я противоречивая, сложная личность.

— Как и я, — подхватил Буш. И жадно спросил: — Вы помните свое детство?

— …Нам необходимо отдохнуть. Но на первый ваш вопрос я, так и быть, отвечу. — Силверстон раскрыл привезенный из Викторианской эпохи чемодан. — Ведь вы были когда-то художником, не так ли?

— Я и сейчас художник! — раздраженно отрезал Буш. — Нельзя перестать им быть.

— Значит, будем считать, что вы этого не разрекламируете.

Буш начал было искать скрытый смысл в этих словах, но забыл обо всем, как только Силверстон достал из чемодана небольшую пластину.

— Здесь скоро появится автор этого произведения. Он непременно правильно воспримет мое открытие и тут же за него ухватится. Вы же знаете, что все вновь открытое нуждается не только в научном обосновании, но и в художественной интерпретации. Это извечная задача художника, а человек, который живет здесь, идеально мне подходит. Вы только посмотрите на его работу! — (Буш уже и так смотрел.) — Этого гения зовут Борроу! Вот истинный дар! Вы со мной согласны?

Группаж Борроу изображал несколько скоплений мрака, перемежающихся трассирующей пылью цветных пятнышек. Кое-где они группировались так, что эти кучки можно было принять за атомные ядра, или города-муравейники, или созвездия. Все выглядело двусмысленно и туманно. Кое-что было, на взгляд Буша, слабовато, но и все без исключения детали являлись неотделимой частью общего замысла, словно Борроу развернул в работе самого себя и обозревал панораму своей личности с высоты поднебесья.

Группаж, с точки зрения техники, впечатлил Буша меньше, чем «Амниотическое Яйцо». И все-таки эта работа была куда содержательнее. Буш безошибочно определил, что это самое позднее произведение Борроу и что все предыдущие были своего рода набросками, робкими пробами к ней. Это был поздний Борроу — как существуют поздний Тёрнер, поздний Брак, поздний Кандинский. Бушу все еще не до конца верилось, что его флегматичный друг мог создать подобную штуку; однако подпись под работой не оставляла места сомнениям.