Граф Брюль

— Охотиться будем около Таубенсгейма, — произнес король, — пусть приготовят экипажи.

XII

Брюль остался победителем, но, однако, не имел удовольствия навсегда избавиться от неприятеля; многие годы он должен был опасаться мести Сулковского. Граф большей частью проживал в Вене; там он получил княжеский титул; после смерти короля Лещинского он получил имение в Польше. Кроме того, в Шлезвиге он также имел значительные поместья: но ни разу граф не старался напомнить о себе Августу; между тем, Брюль окружил короля заботливой опекою.

Наш рассказ относится к началу деятельности Брюля, который до самой смерти Августа III управлял Саксонией и Польшей; он успел переделать себя в польского дворянина; по его собственным словам, счастье служило ему до последней минуты. Брюль, личность историческая и вместе с тем служит характерным типом своей эпохи; в Брюле мы видим, как в зеркале, весь век Августа III.

Ничего не прибавляя мы могли бы окончить наш рассказ, но до нас дошла интересная сцена, которая может служить эпилогом к нашему рассказу.

В 1756 году, во время войны с Пруссией, поздней осенью, Брюль во главе своей армии, оставляя все в руках неприятеля, вместе с Августом должен был уходить в Польшу; по случаю дурной погоды и недостатка лошадей, весь обоз, войско и экипажи разбились на несколько отрядов; король ехал в переднем, его министр случайно попал в задний отряд, так что Брюль страшно боялся попасть в руки короля прусского, который его ненавидел; поэтому он непременно хотел догнать короля и остальную дорогу ехать с ним; при Августе он мог чувствовать себя в большей безопасности. Но как нарочно его везде преследовала неудача: лошади падали, ломались колеса, так что ехать быстрее не было никакой возможности; осенние дожди испортили дороги, так что требовалось вдвое больше лошадей против обыкновенного. Брюль, волей-неволей, должен был подчиниться своей судьбе. Он ехал под впечатлением тех неудач, которые его постигли. Потерпев ничем не вознаградимые миллионные потери, он вынужден был вместе с Августом скрыться в Польшу, в которой нельзя было пользоваться такой неограниченной властью, как в Саксонии. Ловкость Брюля и здесь могла найти средства против всяческих неудач, но дело шло не так легко. Неудивительно, что прежний баловень судьбы в настоящую минуту казался пасмурен, немного перепуган и рассеян. В короткое время он быстро постарел, иногда он был до такой степени рассеян, что не мог понять, что ему говорят.

Наступил вечер; дождь лил, как из ведра, лошади едва тащились. В сером тумане показалось издали маленькое местечко, с церковной колокольней. Брюль надеялся там найти короля, но возле почты он узнал, что Август ночевал в трех милях отсюда. Лошадей невозможно было достать, а люди уговаривали, чтобы в местечке остановиться ночевать. Брюль хотел послать за лошадьми, обещая щедрое вознаграждение, но все было напрасно, никто не ручался привезти до утра лошадей. Пришлось в местечке искать ночлега, где была всего одна гостиница. Вся многочисленная прислуга министра, имевшего тогда уже графский титул, разбежалась искать подходящего помещения.

В гостинице "Лошадь" все было занято. В ней поместился какой-то польский вельможа со своим двором.

Министру казалось, что достаточно одного его имени, чтобы ему уступили помещение, тем более, что польские вельможи почтительно относились к сейму, где Брюль всем распоряжался, и за вежливость мог пожаловать староство. Камердинер его превосходительства вбежал в гостиницу; там он увидел обширную свиту и какого-то знатного вельможу, которого величали князем. Не спрашивая о фамилии, камердинер обратился, как ему казалось, с просьбой, но скорее с повелением уступить часть помещения для его превосходительства.

Услышав имя, польский вельможа как-то сморщился и, нахмурившись, отвечал немцу очень чисто по-немецки и даже с саксонским акцентом, что он не желает уступить занятой гостиницы, но готов разделить ночлег с господином министром.

Между тем, дождь бил в окно кареты, так что внутри все было замочено. Камердинер вернулся с ответом, но Брюль, не останавливаясь перед тем, что придется на ночлеге приобрести новое знакомство, велел ехать в гостиницу. Он надеялся, что там его встретят, но он ошибся, никто не вышел навстречу. Брюль имел обыкновение удваивать свою вежливость и предупредительность в том случае, если с ним обходились грубо; он непременно решился пристыдить своей добротой гордого человека — поляка. Камердинер отворил дверь, министр вошел в обширную комнату; там в камине был разложен огонь, на столе горела свеча. Он искал глазами того князя. Но в нескольких шагах от него стоял Сулковский, вовсе не смущенный этой неожиданной встречей, но более гордый, чем когда-либо.

Князь стоял молча, поглядывая свысока на своего врага, даже не приветствуя его поклоном и только равнодушно присматриваясь к нему.

В первую минуту Брюль страшно побледнел и, пораженный, хотел уходить назад: ему казалось, что он попал в какую-то западню. Несмотря на всю силу характера, его лицо так изменилось от этой неожиданности, что Сулковский не мог удержаться от смеха.

Должно быть, в эту минуту князь вспомнил и отца Гуарини и его поговорки, и этот язык, часто употребляемый при дворе: первые его слова были по-итальянски:

— Гора с горой не сходится!..

Брюль стоял в недоумении, видно было, что ему здесь не хотелось оставаться.

— Вы, вероятно, слышали басню, — произнес Сулковский, — о буре, которая загнала волка и овцу в одну пещеру… Что-то вроде этого случилось и с нами. В такую грязь и слякоть не годится даже врагу отказать в убежище.

Брюль молчал и отступал к дверям.

— Будьте уверены, граф, что я не буду злоупотреблять своим положением, и не стану вас терзать, — прибавил Сулковский. — Для меня наша встреча, действительно, забавна, да еще в такую пору, когда после 14 лет судьба отомстила за меня.

— Князь, — прервал Брюль, как можно вежливее.

— Граф, — отвечал Сулковский, — если бы от вас это зависело, то вместо княжеского титула теперь у меня была бы удобная квартира в Кенигштейне.

— Князь, — воскликнул Брюль, — вы мне приписываете такую власть, которой я никогда не имел!.. Прежде всего вы должны приписывать свой упадок своей собственной неосторожности, потом, может быть, справедливому гневу королевы, наконец, воле его величества, которой я был только исполнителем.

— Граф, — сказал Сулковский, — про это следует говорить совершенно иначе, так как история когда-нибудь запишет, что его величество был исполнителем ваших фантазий.

— Князь, вы ошибаетесь…

— Граф, неужели вы меня считаете настолько ограниченным, чтобы я, зная лучше других людей обстоятельства, позволил уговорить себя верить в вашу невинность?

— Я беру Бога в свидетели! — складывая руки, произнес Брюль.

— Это выгоднее всего, — отвечал Сулковский, — потому что такой свидетель не может вмешиваться в наши дела настолько деятельно, чтобы для них сходить на землю. Лучшим свидетельством Божиим может служить судьба, которая теперь постигла нас. Вот, плоды вашей политики; нашествие пруссаков и постыдное бегство короля.

Брюль содрогнулся.

— Но это еще не конец, а начало! Увидим, какие последствия будут. А теперь вы едете в Польшу осчастливить ее, чтобы привести в такое положение, как Саксонию, — говорил Сулковский, смеясь.

— В управлении Саксонией, — отвечал, кашляя Брюль, — мне не приходилось делать никаких нововведений, с меня довольно было идти по следам моего знаменитого предшественника.

У князя глаза заблистали.

— Ваш предшественник иначе хотел устроить будущее Саксонии, — гордо отвечал Сулковский, — доказательством тому служит план, который вы отобрали у меня, для того, чтобы через князя Лихтенштейна передать австрийскому двору.